– Отец Димитрий, а ты, эта, правда священник? – спросил Митяй, присаживаясь на бревно.
– Нет, – ответил отец Димитрий и уселся рядом.
– Глупостей не спрашивай, – посоветовал Кабан.
– А чего он в шинели?
– Хочется ему.
Кабан положил пакет на стол и начал методично выкладывать: стопку пластиковых стаканчиков, бутылку водки, баклажку пива, банку с огурцами, несколько штук нарванных по дороге яблок, сигареты. На дощатую поверхность стола, еще толком не просохшую, налипли листья, отчего казалось, что сверху лежит нарядная скатерть. Посреди деревянного круга имелась дырка, в которую была засунута пластиковая бутылка со срезанным верхом – в коричневой воде плавали разбухшие окурки. Митяй резко вскочил, сдернул со стола бутылку, с хрустом свернул крышку. Кабан расставил стаканы.
– Ты извини, земляк, за халяву, – попросил Кабан.
– Ну да, поправиться надо, а денег нету, – подхватил Митяй. – Мы, эта, принимали вчера немного.
– И позавчера, – добавил отец Димитрий.
– Ну, эта, и… да. Подхалтурили тут немного. Надо было отдохнуть, от работы и кони дохнут.
Митяй держал стакан двумя руками, напоминая белку – особенно когда опять опустился на бревно, поджав к груди ноги.
– Что за люди были? – спросил отец Димитрий.
– А? – не понял Митяй.
– Что за люди на настоятеля напали?
– Так, эта, не знаю я. – Митяй поиграл бровями. – Вроде Хунькины.
– Чьи?
– Тарас Хунько называется, – ответил Кабан.
– Местный новый русский с Украины, – подхватил Митяй. – У него с той стороны деревни птицеферма. Мимо проходишь, воняет, эта, так, что глаза режет. А сам он сюда приехал в начале девяностых. Молоком барыжил. Потом поднялся, начал курями-яйцами торговать. Сука, эта, каких поискать.
– Выпьем, – напомнил Кабан.
Стаканы врезались друг в друга, хрустнули, упруго изогнув кромки. Водка обожгла, скособочила, застряла в горле, где-то чуть пониже кадыка.
– Курва, – просипел Кабан, моргая заслезившимися глазами.
– А ты что хотел за сорок пять рублей? – свистящим шепотом поинтересовался Митяй.
– Многих