– В этом-то вы можете мне верить. После отъезда мужа я в течение всех этих пяти лет не знала ни одного мужчины.
– В течение пяти лет? Правда? Правда? Какое это счастье, какое счастье! Как вас зовут? Валентиной? Валечка, сядем на извозчика. Извозчик, подавай! На Долгоруковскую! Только вези скорее!
В санях он, маленький ростом, несколько раз просил свою высокую ростом спутницу нагнуться и, амкая, целовал ее в щеку, в ухо, в шею, в собачье боа, во что попало.
– Какой вы беспокойный, – говорила она по этому поводу.
– А можно расстегнуть на вашей шубке парочку пуговичек, таких славненьких, таких смешных, что, кажется, за одни эти пуговички я жизнь бы свою отдал. Можно, можно, можно?
А то у меня руки замерзли, засунуть руку под шубку, погреться… Кроме тех денег, я смогу еще вам выдавать немного монпансье, мануфактуры, подошвенной кожи…
Через четверть часа они приехали. Он позвонил к себе, съежился и тихонько сказал:
– Сперва я войду один, а вы постойте тут. Потом я погашу свет, выйду и проведу вас за руку в темноте.
– Это зачем?
– Так надо. Чтобы хозяева квартиры не заметили. Все-таки, знаете, неловко.
И потом, в комнате, он беспрестанно напоминал ей, указывая пальцем на стену:
– Тише! Говорите шепотом! Не кашляйте! Не шлепайте по полу босыми ногами! А то они могут что-нибудь подумать!
Когда гостья, ее звали Валентиной Константиновной, сняла с себя боа, шляпу, пальто, перчатки и села в ярко освещенной комнате в мягкое кресло, Шурыгин наконец мог разглядеть ее всю, ее лицо, прическу, наряд. И ему почему-то резче всего бросилась в глаза ее костлявая, сухая, плоская, как доска, грудь, почти целиком проглядывающая сквозь черную кружевную блузку без рукавов с глубоким старомодным декольте. Он даже смутился от такого открытия. Затем его не меньше поразили в ней слишком редкие черные волосы, сквозь которые светилась белая, как мел, кожа головы. Но зато страшная худоба лица странно скрашивалась и даже приобретала какую-то особенную соблазнительность благодаря красивым, совсем не старым, темным, испуганно пылающим глазам.
Валентина Константиновна сразу поняла и первый его мужской взгляд на ее тело, и последовавшее затем его мужское смущение.
Она густо покраснела, посмотрела через подбородок на свою доскообразную грудь, понатужилась, и выпятила ее, сколько могла, и сказала:
– Конечно, я сейчас стала неинтересна… Изголодалась, исхудала… А еще в прошлом году я была ничего, когда муж посылал мне через американцев посылки… Вот тогда бы нам с вами встретиться! А если бы вы видели, какая я была в первый год после того, как муж уехал за границу! Тогда у меня было много поклонников, все больше из друзей мужа, и я могла бы недурно устроиться. Но кто знал, что это так надолго затянется? Я все думала: вот муж приедет, вот муж приедет. Глупая, тогда и надо было устраиваться, а теперь на кого я похожа?
И она подняла, как ободранные крылья, свои заголенные, костлявые, большие, чересчур длинные руки и с сожалением,