– Федя, – сказала женщина, – это Валентин. Ты понял? К Маше Валентин явился.
Федор Редкозубов, скользнув взглядом по Травникову, густым басом произнес:
– Стотридцатки.
– Что – стотридцатки? – не понял Травников.
– Стотридцатки бьют. С эсминцев. Это ж на какое расстояние немца подпустили, если стотридцатки достают, мать его…
Женщина перекрестилась.
– Ты слышал, Федя, чтó я сказала?
– Да слышал. – Редкозубов раздавил папиросу в пепельнице, оглядел гостя, протянул здоровенную ручищу. – Ну, давай знакомиться, Валентин.
У него двух пальцев не было на правой – мизинца и безымянного. – Сходи на завод, Тася, Машу позови, – сказал он. – Пусть придет срочно.
– Да ее ж не отпустят. Средь рабочего дня…
– Конькову скажи, что я просил отпустить.
Женщина вышла.
– Так Маша здесь? – Травникова словно теплой волной окатило. – Маша в Кронштадте?
– А где ж ей быть. Весь август.
– Что – весь август?
– За тебя сильно беспокоилась. – Редкозубов дотронулся до повязки на голове Травникова. – В Таллине ранило?
– В море, на переходе.
– Значит, так, Валентин. Я воду согрею, помоешься. Бритва у меня опасная. Ты умеешь опасной?
– Управлюсь. Спасибо, Федор…
– Матвеич.
Прихрамывая, Федор Матвеевич повел гостя в кухню. Там возилась у плиты соседка – тощая женщина в кофте и юбке защитного цвета, придававших ей полувоенный вид.
– Вот, Игоревна, – сказал Редкозубов, – к Маше муж прибыл.
От этого слова – «муж» – Травникова в краску бросило.
– Здрасьте, – сказал он с кивком.
– Приветствую. – Соседка всмотрелась в него. – Ишь, зеленоглазый. В боях были?
– В боях, в боях, – сказал Федор Матвеевич. – У тебя в чайнике вода горячая, Игоревна? Налей-ка вот в кружку, Валентину побриться надо. А то он как дикобраз.
При своей хромоте и тяжеловесности Редкозубов оказался расторопным мужиком. Подкинул дров в топку полупогасшей плиты, поставил на конфорку бак с водой. Травников перед зеркальцем над раковиной густо намылил щеки и подбородок и принялся бриться – в первый раз опасной бритвой. Редкозубов посмотрел на его неуверенные движения.
– Э, да ты не умеешь. Дай-ка бритву.
– Нет, нет. Я сам.
Дело шло медленно. Только соскреб Травников щетину с одной щеки и приступил ко второй, как в коридоре раздались быстрые шаги – и в кухню влетела Маша в синем, косо надетом берете.
– Валечка!
С разбегу бросилась к нему, закинула руки за шею. Целовались, счастливо смеялись, обтирая губы от мыльной пены.
– Господи, Валя, живой! Мой, живой! Валька!
– Дай ему добриться,