Однажды взмолился:
– Рит! А как раньше не будет?
Она пожала плечом.
– Как раньше… – И честно сказала: – Не знаю. – А подумав, твердо добавила: – Этот путь я пройду до конца.
Потом она собралась в какой-то дацан – в Улан-Удэ, что ли. С каким-то Николаем и его сестрой Таей. Те были буддистами. И что-то там сорвалось. Слава богу. Какие буддисты, какой дацан? Свихнуться можно. Еще стала почитывать какие-то брошюрки, пряча их в свою тумбочку. Однажды он вытащил их – очередная белиберда: адвентисты седьмого дня приглашали ее в свое «лоно».
Он порвал тогда эти писульки и выкинул. Она очень плакала, дурочка.
«Ясно», – кивнул тогда он и уехал на три дня на Волгу. Прийти в себя, порыбачить на даче сотрудника. Может, отойдет? Тоска отойдет, напряженка.
Отошло. Иногда думал: привязаны друг к другу толстенными канатами – не отвязать. Пятнадцать лет «общей» жизни. Вечность! Проросли друг в друга корнями – не разорвать. Только если рубить топором, по живому.
Он – молодой, по сути, мужик, сорок пять – тьфу, чепуха! Прожить две полноценные мужские жизни – да раз плюнуть! Завести молодую жену, родить пару-тройку детей…
С нуля, с чистого листа – без помарок.
А ее оставить в прошлой жизни. Почти наверняка – одну навсегда. С ее-то натурой… Вряд ли она сможет устроить личную жизнь – сорок два года для бабы… Ну, почти каюк, кранты. Редкий ведь случай. И не для нее, Риты!
И живо представил – сухонькая, одинокая, стареющая женщина. Одна во вселенной. Ну, может быть, с кошкой…
Старые, пожелтевшие газеты на тумбочке в коридоре, запах заваренной валерьянки и вареного хека для кошки. Десятилетней давности плащ на крючке и стоптанные ботиночки – почти мальчиковые, удобные, плоские – всесезонные.
Что она сможет еще позволить на жалованье учителя хореографии?
И будет она истончаться, стареть – медленно, но бесповоротно. И станет почти бесплотной старушкой, с трудом выходящей в полдень за хлебом. Вязаная шапочка из дешевой шерсти с оптового рынка. Суконная юбка, плешивая шубка.
Нет! Да пошли вы все к черту. Значит, так – как дадено богом. Значит, вместе и до конца. Потому, что «проживать» он ту, другую, жизнь просто не сможет! Не может, потому что… Любит? Жалеет? Богом даденная жена? Да все вместе – наверное, так… И любит, и жалеет, и жена… Просто с годами все так трансформируется… Концов не найдешь – где любовь, а где жалость. И еще – где привычка!
Или он слишком хорошего мнения о себе? Понимает ведь, что жизнь их, семейная, личная, так сказать, интимная (Фу! Совсем противно!) закатилась в тупик. Стоит там как ржавый, давно списанный паровоз и ждет своей участи – то ли на металлолом, то ли так и сгниет в темном отстойнике сам по себе…
А тут, когда все вроде бы чуть успокоилось – ну, живут разной жизнью, каждый сам по себе, – да такое ведь сплошь и рядом, – однажды сказала:
– А давай съездим в Иерусалим? Ну, просто еще раз попробуем… Мне кажется…
Тут он перебил ее, и довольно резко:
– Съездим! –