Обречён был император – по самому своему положению обречён, – продолжал граф, не являя ни тени волнения. – Всё могло решиться быстро и без затруднений, когда Григорий его в Петергоф доставил: гвардейцы на императора так злы были, что хотели самосуд учинить, однако Григорий не позволил. Императрица благодарность ему вынесла, а императора приказала беречь – но приказала мне, а не Григорию, и при этом так на меня посмотрела, что я распрекрасно её понял: мы с ней оба знали, что жить уродцу нашему более нельзя.
Видимость заботы о нём тем не менее следовало соблюсти: императрица распорядилась, чтобы Петра Фёдоровича содержали в Ропше со всеми удобствами, и повелела доставить ему арапа, что его забавлял, камердинера, скрипку и любимую собачку. Ещё и врача хотела отправить, но тот не приехал, лишь лекарства прислал. Что за лекарства были, мне не ведомо, однако по приёму их начались у императора колики, едва не помер. Я императрице об этом написал, но ответа не последовало.
Пётр Фёдорович, будто предчувствуя неладное, заметался – не знает, чего опасаться и где спрятаться. За водой стал к ручью ходить, пищу ест только слугами пробованную; на офицеров, которые в комнате его денно и нощно находились, пожаловался – не дают, де, по нужде сходить без свидетелей, – но раньше, когда императором был, он этим не смущался. Другой раз, выйдя в сад, бежать бросился – а куда бежать, когда всюду караулы, имение тройным кольцом окружено?.. Тогда он пить стал сильно, и от этого умом малость тронулся: заговариваться начал, а не то в бешенство впадал – хоть смирительную рубаху на него одевай!
Дворец Петра III в Ропше
Мои офицеры тоже пили немало, да и я этим грешил: не чаяли дождаться, когда уродец с наших рук уберётся. Произошло всё, однако, случайно, за обедом. Выпито было много, и вот князь Барятинский, схватив вилку императора, полез ею за куропаткой. Тот вспылил:
– Как ты смеешь такое поведение передо мною показывать?! Я император, в моих жилах кровь европейских монархов течёт! А ты, по-русски говоря, холоп, и предки твои были холопы!
– Ах, ты, вошь немецкая! – закричал Барятинский. – Какие мы холопы: мой род России издревле служит не за страх, а за совесть! Получи же от меня и ото всех предков моих, тобою оскорблённых! – и влепил ему оплеуху.
Император покачнулся, но усидел на стуле:
– А это тебе от меня, холоп! – и вдарил так, что Барятинский свалился.
Тут офицеры как завопят:
– Выродок голштинский, он Барятинского убил!.. Да он всех перебьёт, дай ему волю!.. Бей его, братцы!
Набросились они на императора, повалили его, пинают, бьют, кто-то душить пытается; он, однако, не сдаётся – откуда только сила взялась?
Пора это было кончать, а