Я не увидел ни Мишеллу, ни Жанну-Антуанетту, тем более здесь не будет герцогини Самантеллы, но, чтобы не проходить мимо совсем уж надутым индюком, улыбнулся леди Эльзивелле, известной мне как ближайшая подруга Мишеллы.
– Говорят, красота поддерживает дистанцию?
Она изумленно вскинула длинные ресницы подведенных черной краской век, поспешно заулыбалась еще шире.
– Да, ваше величество, но император вправе сокращать любые дистанции!
Послушала бы ты лорда-канцлера, мелькнула мысль. Тот уверен, что император обязан строже всех придерживаться обычаев, правил и законов, иначе вся империя выйдет из рамок, а потом вовсе рухнет незнаемо куда.
Более того, полагает, что вообще у королей меньше прав быть даже личностями, чем у остальных людей. Я по его взглядам тоже должен быть чем-то вроде бренда, как и Жанна-Антуанетта…
– Люди охотно верят тому, – обронил я, – чему желают верить.
Она с подругами поклонились мне в спину, я успел увидеть, как весь цветник, яркий, щебечущий и пахнущий, сгрудился вокруг осчастливленной Эльзивеллы, жадно выспрашивая, как и что у нее с императором, почему вдруг заметил, почему заговорил, как именно посмотрел и не значит ли это…
Я постепенно ускорял шаг, если новые мысли лучше всего приходят в толпе или вообще на людях, то обрабатывать их лучше в тиши кабинета. Филигранная работа ювелира требует сосредоточения, а я еще тот ювелир, так наювелирю, что мир рухнет, если не ту грань отграню…
В моих апартаментах есть лестница, на которую никогда не обращал внимания, назначение ее донельзя пустячное: вдоль стены ведет на длинный балкон вдоль всего зала, а с балкона хозяин может взирать с высоты на придворных, приглашенных по какому-то случаю.
Ни разу не поднимался, незачем, но сегодня что-то кольнуло в задницу: это же мое, надо хотя бы раз посмотреть, как это смотрится сверху, вдруг возжелаю выступить с высоты, как римский трибун.
Пошел по ступенькам, старинным и вытертым посредине, вздрогнул и напрягся, рядом со мной с десятой или одиннадцатой ступеньки появился и так же двинулся наверх призрачный, но все более различимый человек в старинной одежде.
Я невольно замедлил шаг, он повернул голову, рассматривая меня, тоже пошел медленнее, затем остановился. Я с трепетом сердца узнал свое лицо. И вообще моя копия, как рост и сложение, так и все остальное, только одежда старинная, такую носят разве что в империи Германа.
– Выше, – сказал он моим голосом, – есть недобрая комната. Хотя дверь и замурована…
– Дует? – спросил я туповато и ощутил, что голос мой подрагивает, вот-вот дам петуха.
Он покачал головой.
– Можно увидеть некое окно.
– Окно, –