стиранной одежки и начищенных сапог, но и разнообразные благоухания вкусных приятностей, доносившиеся из кухни, где работала кипела в своем русле. Оседень же наблюдал за всею этою суматохою, сидя на месте Сама, лишь потому, что все иные стулья или лавы в данном помещении уже были задействованы для различных нужд: где лежали приготовленные мешки с припасами, где кое-кто додумался складировать свою броню, а где сидений и вовсе не было по каким-то непонятным причинам. Гул соответственно повсюду стоял такой, что Оседню было даже сложно различить, о чем доносили ему стоявшие подле его трона сыновья и иные военачальники, среди которых был и Порыш, который сам согласился войти в ряды воев и тоже отправиться в поход, несмотря на то, что Сам предпочитал, чтобы тот и дальше оставался его советником. На крайний случай правитель Семиводья рассчитывал, что Моск окажется должной заменой Порышу на сей должности. Но еще большее разочарование на лице Сама прочитал Оседень, когда и Моск несколько дней назад озвучил, что он тоже отправляется в поход. Верным же помощником Оседня во всех делах касательно военной подготовки дружинников являлся Рус, участие которого в походе было предопределено еще задолго до начала подготовки к нему. Иногда Оседень ловил себя на мысли, что Рус в принципе и сам мог бы справиться со всею возложенною на него задачею, и что ему, Оседню, может и не стоило вообще соглашаться не только на участие в сем походе, но и на то, чтобы его возглавить. Но повернуть вспять он уже не мог, ибо дал иной обет, Саму – довести сие дело до конца. Концом же Оседень видел взятие города Алтынгарда и укрепление благодаря этому южных границ Семиводья.
*** Заветною мечтою Славена с самого детства было стать одним из жрецов при Храме Вед и трудиться на то, дабы взрастить вновь то высокоморальное общество, которое существовало среди родов ариантов всего еще несколько веков назад. Славен всегда также видел, что чем-то они с Оседнем были схожи: несомненно, у обоих было одно и то же стремление – к перевоспитанию людей и их душ. Но при все при этом Славену всегда казалось, что Оседень все же в своих речах улетал куда-то в чересчур идеальные миры и представлял, что люди могут и должны жить так, как жили их предки тысячи лет назад, в то время как у Славена были куда более приземленные цели и мысли. Оседень также был склонен беспокоиться больше о духовных качествах людей, Славен же напротив считал, что теперешнему их обществу необходимо было все-таки в первую очередь позаботиться о возвращении душевных ценностей, без которых он не видел и возможное формирование в далеком будущем духовных. Оседень же, в его глазах, всегда стремился перепрыгнуть сразу через несколько ступенек и забраться на вершину горы. Но Славен никогда не осуждал молодого жреца и преклонялся перед его мудростью – он лишь считал, что их общество еще не доросло до миропонимания и осознания мудрости Оседня.
