– Я пойду к машине, – объявил Коннор, – потом зайду туда, вкусно поем. «Альберто» – это король гамбургеров Нью-Йорка. Ничего общего с «Макдоналдсом», ты увидишь.
– Я ничего не увижу.
– Я, во всяком случае, буду там. Ну, если ты через десять минут соберешься пойти за сочным гамбургером с хрустящим хлебом, маленькими луковками, ломтиками корнишонов и жареной картошкой, ты знаешь, где меня найти.
Не спеша он двинулся вверх по улице, придерживаясь середины тротуара. Пройдя метров двадцать, он обернулся.
Свет уличных фонарей серебром окрашивал редкие хлопья снега, все еще продолжающие падать, придавая улице феерический вид. Словно скованная холодом, Эви не сдвинулась с места ни на сантиметр. И вновь Коннор был потрясен ее хрупкостью и мертвенной бледностью. Ему почудилось, будто в ней что-то уже умерло.
– Я не приду, – вновь отказалась она гордо.
– Тебе решать, – бросил ей Коннор.
Не прошло и четверти часа, как Эви, устроившись у стойки кафе, уплетала гамбургер с аппетитом человека, не евшего два дня.
Время не коснулось этого заведения с диванчиками из потертого молескина[21] и потемневшими от времени столовыми приборами, в нем все еще витал старый добрый дух Нью-Джерси. На стене за кассой – коллекция фотографий с автографами, которая наводила на мысль, что Джек Николсон, Брюс Спрингстин[22] и Скарлетт Йохансон[23] недавно побывали здесь. В глубине ресторана для полудюжины одиноких посетителей из музыкального аппарата жалобно стонала гитара старины Клэптона[24].
Снаружи, на тротуаре, Коннор курил сигарету, пристально разглядывая девочку через стекло, будто пытаясь по ее чертам разгадать тайну души. Эви положила пальто на диванчик комом, распахнула жилет, под которым оказалась черная майка, перечеркнутая надписью «Kabbalists do it better»[25]. На шее висела серебряная цепочка с перевернутым крестом и пятиконечной звездой на конце. Она поглощала свой гамбургер с такой поспешностью, что все вокруг заляпала кетчупом. В тот момент, когда она вытиралась бумажной салфеткой, Коннор заметил, что запястья девочки замотаны пластырем. А главное, что увидел он, – это следы самокалечения на внутренней стороне предплечий. Сказать, что с этой девочкой происходило что-то неладное, было бы слишком мягко. Коннор ощущал, что ею владеют противоречивые чувства: она была полна решимости и в то же время на грани срыва.
Этим даром – видеть в душах людей – обладал и Марк, еще со времен их молодости…
Марк…
При мысли о друге у него потемнело в глазах. Еще детьми они пообещали себе, что всегда смогут рассчитывать друг на друга. Год за годом они вместе умело отражали тяжелые удары судьбы, которые преподносила им жизнь, не щадившая их. Но с исчезновением Лейлы в пух и прах разлетелись все их точки опоры и прекрасные обещания.
Коннор затянулся в последний раз и бросил окурок в снег. В этот рождественский вечер он ощущал на своих плечах вселенскую усталость. Зачем ему понадобилось в три часа утра дрожать здесь от холода, вместо того чтобы сидеть дома? Он не может так дальше жить. Он не может спасти мир.