Он вспомнил, что перед отъездом в Суринам – в другой, далекой теперь жизни десять дней назад – читал в “Нью-Йорк Таймс” статью о Ромере. Звали того вовсе не Эрик Ромер, а совсем по-другому: Морис что-то. Морис Шерер, кажется. Какая-то немецкая фамилия.
Илье стало интересно, и он начал придумывать Ромеру другую биографию. Например, Морис Шерер родился в Эльзасе и – не отвоюй в свое время французы у немцев Эльзас – жил бы в Германии вместо Франции.
Илья зажмурился от удовольствия – жизнь Ромера представала теперь во всем блеске абсурдности новых вариантов. Случись так, и Ромер мог стать не кинорежиссером-новатором, снимавшим чувственные фильмы про девичьи колени, а нацистским офицером, методичным и сентиментальным садистом, поверившим в спесь арийской крови и свою личную миссию быть частью общего муравейника Фатерланд. Дальше выходило еще интереснее: во время войны этот Ромер, то есть не тот Ромер, а новый Ромер, фашист, стоит в оккупированной немцами Франции; у него завязывается роман с местной женщиной, она рожает сына, и тот становится знаменитым французским кинорежиссером.
“Интересный сюжет”, – подумал Илья. Ему стало грустно, что жизнь все придумала по-другому.
Они плыли всю ночь, покинув Парамарибо в темноте, – так решил Ам Баке. Илья начал было спорить, что ему нужно вернуться в Хасьенду, взять с собой вещи и попрощаться с Адри, но миссис Рутгелт сказала, что ничего этого не надо. Она и Руди отправились с ним, также без вещей, без подготовки, просто в ночь, где их ждала черная река. Ома осталась в большом, нелепо построенном доме Ам Баке, полном ниоткуда возникающих женщин и разного возраста детей.
Все происходящее казалось настолько нереальным, что Илья решил не сопротивляться. Вещи теперь случались сами собой, никто не готовил следующий шаг, не обдумывал, не планировал; люди и события двигались от одного решения к другому. Илья чувствовал чужую волю, но не мог понять, откуда она исходит. Это было как ветер; а как спорить с ветром? Он просто должен перестать дуть.
Ам Баке жил на юго-западе Парамарибо, в районе со странным названием Хаф Флора.
Его дом был длинным, одноэтажным и отчего-то казался плоским. Внутри дома было легко потеряться: комнаты становились коридорами, коридоры оканчивались ничем, и скоро Илья перестал ориентироваться. Он понял, что дом постоянно достраивали, без определенного начального плана, каждый раз, когда возникала необходимость в новом пространстве. Постепенно дом образовал круг, соединившись сам с собой и ограничив свой непрерывный рост. В кольце стен под навесом находилась кухня.
С Ильей к Ам Баке поехали Ома, миссис Рутгелт и Руди. Обе сестры остались дома, с отцом.
Когда они приехали, их никто не ждал. Маленькая толстая девочка с тремя короткими косичками открыла ворота и, не сказав ни слова, исчезла в темноте двора. Ома шла впереди, держа