Глухо грохнуло, подбросило тело. Плеснуло в лицо Ярилову горячей кровью.
Не его кровью.
– А худющий-то какой!
– Я же не на водах изволил отдыхать, а в зиндане. Тринадцать суток.
– Ничего, откормим. Слава богу, жив. Теперь бы перехватить почту…
– Не понял.
– Как бы это… После того как отбили Третий редут, много убитых нашли. Некоторых изуродовали до неузнаваемости. Вот, одного за вас приняли. Отправили уже рапорт: так, мол, и так, инженер-подпоручик Ярилов погиб смертью храбрых при осаде Геок-Тепе.
– Это вы поторопились.
– Так примета! Счастливая! Теперь сто лет проживёте, Иван Андреевич!
– Мне и половины хватит.
– Да, поздравляем с новорождённым. Ещё пятого декабря ваша супруга разрешилась мальчиком, письмо дошло. Не обессудьте, что вскрыли: думали, что вы того. Ну, понятно.
– Здорова ли?
– Всё в порядке! И роженица, и сынок. Пишут, что назвали Андреем по уговору.
– Да. Этот – Андрей, в честь моего отца. А следующего назову Николаем.
– Смешно. Человека ещё нет, а имя – есть.
Глава вторая
Братец
Июль 1896 г., окрестности Петербурга
Историю о том, почему меня назвали так, а не иначе, я слышал от папеньки много раз. Старший братец даже смеялся:
– Ну, началась песнь Боянова о полку Скобелеве! Растечёмся мыслью по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы. Вновь ироическая былина о закаспийском походе и подвиге безымянного казака, оказавшегося, быть может, Николаем.
Не желая обидеть отца, братец говорил это за глаза. Хотя был он известный циник и даже гордился своим критическим отношением ко многим вещам, казавшимся мне священными и не поддающимся насмешкам. Трудно сказать, каким образом в нём воспиталась эта показная бравада, вечная поза утомлённого жизнью нигилиста. В кадетском корпусе, а позже – в училище, он был белой вороной: товарищи сторонились его, офицеры-воспитатели наказывали при любой возможности (которые он щедро предоставлял), преподаватели занижали отметки. Но братцу всё было нипочём.
Я любил Андрея и прощал ему «цуканье» и насмешки, хотя он нередко пользовался своей силой и старшинством, чтобы поиздеваться надо мною. Помню случай, произошедший в наше пребывание на даче под Петербургом. Мне было лет шесть, а ему – шестнадцать; он был отпущен в увольнение из летнего лагеря Первого кадетского корпуса под Петергофом. Тогда я застал его тайком курящим.
– Не вздумай наябедничать тётке, лопоухий, – сказал брат, – а не то продам тебя цыганам.
Я неимоверно испугался. Всем известно, что цыгане крадут детей, в первую очередь непослушных и отказывающихся кушать кашу: запихивают сорванцов в грязный мешок из-под картошки и уносят. Дальнейшая судьба похищенных наверняка не известна: их то ли скармливают ручным медведям, то ли режут на кожаные полоски и шьют из получившегося материала сапоги…
Так мне говорила наша прислуга Ульяна – малограмотная толстуха с вечно красными руками и рябым лицом,