Я заявляла, что бессмертна, потому что чувствовала, есть во мне бессмертное зерно, которое все знает, на все способно и ему все в жизни по плечу. Мне также было известно, что все люди, абсолютно все, обладают этим зерном. К моим мыслям относились как к поэзии, а не как к идеям, оформленным с помощью поэтического языка. Если бы я владела терминологией, то вероятно писала бы философские трактаты, как это делали французские энциклопедисты. Их я прочитала в пятнадцать лет и была очарована их верой в общество и человека.
Я тоже верила очень искренне и пылко. А человеческие страсти меня не интересовали, я знала о них из книг. Не то чтобы скучная тема, но разве мы не пришли в этот мир, чтоб совершить нечто огромное, полезное, может быть, великое? Страсти не давали простора, они обещали только рабство.
Среди родственников про меня говорили, что я с приветом. Это правда, они чувствовали, что я нечто чужеродное. Как ни прикидывайся своей, все равно выплывает наружу «инаковость». При этом я не пыталась говорить о себе, что-либо заявлять или к чему-то призывать. Внешне я вела себя адекватно и лояльно. Я чувствовала мысли людей по отношению к себе и лавировала, обходя острые углы. Дипломатия – это то, чем я начала заниматься еще в детстве.
Взрослые не догадываются, насколько умны и проницательны дети.
Мой папа сказал, что женщинам не нужно высшее образование. Он делал карьеру, у него было слишком мало времени и интереса, чтобы понять, кто я. Он знал, что у него есть дочь и когда придет время, она выйдет замуж за человека, похожего на него, родит детей и будет домохозяйкой. Такова была судьба моей матери.
Моему отцу было неизвестно мое увлечение философией, идеями гуманного обустройства жизни, равенства и свободы. Он думал, что я нормальный человек, просто слишком поздно встаю, слишком много времени провожу за чтением, слишком много времени бесцельно болтаюсь по городу и паркам, слишком долго просиживаю вечерами в библиотеке… В то время как мои бывшие одноклассники учились в университетах, я занималась самообразованием. Я не могла не учиться.
Я чувствовала в себе силы немерянные и талант. Каждое утро, проснувшись к десяти, первым делом садилась к письменному столу. Мне казалось, за ночь во мне созревает нечто, а утром просится наружу. У меня внутри был «инструмент», который все это создавал, что я по утрам записывала. Это было невозможно – остановиться и перестать писать, как невозможно перестать думать. Вот уже и первый сборник был готов.
До сих пор не понимаю, когда и отчего сломался мой чудесный «инструмент».
Я встречала в жизни достаточно «поломанных» людей. У меня был наметанный глаз. Что их выдавало? Походка? Да, она. Люди передвигали свои ноги, словно тащили по жизни тяжелые гири. Когда гири становились невыносимо тяжелыми, человек умирал. И осанка их выдавала: они уже не могли нести высоко голову и держать свои плечи. На плечах их уставших висел невидимый рюкзак и оттягивал