ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы. Сборник

теорию о возникновении живой клетки из бесструктурного вещества. Абсолютная бредятина, но эта бредятина очень понравилась Лысенко. И тогда очень многие ученые поддержали Лепешинскую, даже академик Опарин, хотя он прекрасно понимал, что это бредятина. Но Лысенко и Лепешинская были поддержаны Сталиным, и никто против этих двоих не смел слова сказать. Так вот, Григорий Константинович Хрущов опубликовал в обществе «Знание» брошюру в поддержку Лепешинской. И он же скупил весь тираж и уничтожил. Это очень показательно. С одной стороны, он делает шаг, чтобы показать свою лояльность. С другой стороны, понимая, что научно – это бред, он уничтожает все следы. Хрущовых спасала их доброжелательность. Они не любили драться, не выступали против негодяев. Сам наш институт был очень доброжелательный, а не негодяйский.

      Наш Институт биологии развития славился тем, что это был институт приличных людей. У нас нельзя было быть подонком, мы их как-то сразу тушили. Может быть, подонки и были среди нас, но мы не давали им развиваться, осуждали. Институт славился своим братством, и это братство приличных людей было очень важным. Братство, по-видимому, возникает везде, в любом обществе. Как возникает – не знаю. Но именно это ощущение общих ценностей, общей морали не позволяло выйти за определенные рамки, нарушить правила приличия. В институте, который возглавлял Борис Львович Астауров, где работала Татьяна Антоновна Детлаф, нельзя было быть плохим, нельзя было врать.

      И это было общим не только для института, но и для компании, куда входил Сергей Евгеньевич Клейненберг, как я понимаю. Всегда, во все времена была какая-то группа приличных людей, связанных между собой неформально. Клейненберг, биолог, был связан с Акселем Ивановичем Бергом, с академиком Борисом Николаевичем Ласкориным, с академиком Иваном Людвиговичем Кнунянцем. Это совершенно разные люди из разных областей науки. Но они были самостоятельными, а не стадом и имели чувство собственного достоинства. Они в этих жутких советских условиях пытались оставаться людьми. Какие-то компромиссы были, но внутренне они оставались людьми. Те же правила были позже и в компании, связанной с академиком Александром Леонидовичем Яншиным, куда и я потом входил. Нельзя было быть плохим человеком. Даже плохие люди не проявляли себя как плохие. Они старались показать, что они хорошие. Вот это был удивительный феномен, что в хорошей компании люди становятся лучше и даже плохие люди становятся хорошими.

      Наша группа морских млекопитающих, которая стала к моменту образования Института биологии развития уже самостоятельной лабораторией, формально должна была отойти к Институту морфологии им. Северцова. Но мы не хотели быть в Институте морфологии. А перейти в Институт биологии развития было непросто: Президиум Академии наук решал судьбы лабораторий. И тогда Сергей Евгеньевич выдвинул идею, что мы являемся лабораторией постнатального онтогенеза. Клейненберг при этом рискнул тем, что мы теряли идентификацию с морскими млекопитающими и получали