Время спрятало их.
И уже не прижаться к родимой руке,
Не заплакать в тоске.
И смертельным ознобом в крови отдает
Очищенье мое.
И тогда Тебя вспомню, Отец мой живой,
Что в крови и в земле,
Сквозь закрытые веки – стоишь предо мной,
Волевое реченье, пронзительный слог —
Боже мой!
О, мой Бог!
Человек урожаем богатым владел,
А сегодня подобен пустой борозде,
Говорит в нем уснувшая кровь.
Он имел право на этот диалог с Всевышним. Его прадедом был реб Ури из Стрильска, а его отец был хасидским цадиком. Если бы век, в котором он родился, трагически не перемешал европейский котел, Ури Цви Гринберг стал бы наследником и главой хасидского двора. А это значит, что он был князем – из тех князей, которые вырыли своими посохами и жезлами колодец, поддерживавший жизнь народа в пустыне. Кому же, как не ему, было объясняться с Высшим Начальством и спрашивать с Него за трагедию, постигшую Его подданных?
Он предсказал войны, обрушившиеся на Государство Израиль. Он предсказал Катастрофу европейского еврейства.
Его не слышали – но он не замолкал и не пытался бежать. Он продолжал пересказывать свои видения – и публиковать эти пересказы на страницах газет. Его стихи и были пересказами, отчетами о том, что он увидел и узнал в тех мирах, куда он имел доступ.
Еще не было здесь облаков, еще солнце палило,
И сравнялись разумом люди с детьми, что груди сосали,
И тогда мне было пророчество о великой печали:
Тучи над Иерусалимом!
И поэты еще слагали стихи об оленях
И о гроздьях звезд в виноградниках поднебесных,
Ну а мне пророчество было о днях гонений,
Когда мы обнаружим, что воды несут нас, как листья, в бездну.
Так откуда же это знание мне досталось?
Если чья-то душа разорвана в трауре и кровоточит,
В ней тогда открывается этого знанья источник.
И пророчество билось во мне, и ключом прорывалось.
И сухие губы издали вопль того, кто погублен,
И того, кто остался в живых единственным после боя,
И чье сердце упало внутрь раскаленным углем,
Что останется тлеть, даже если все реки его омоют.
И когда спасенья от жажды искал я в колодцах братьев,
Зачерпнули в одном из ключей, и затем повернулись
Они к морю; тогда луна на небо взобралась,
Золотые блики с нее упали, волны коснулись.
Вот то горе, несчастье, что мне в виденье предстало!
Вот несут на носилках мертвых неисчислимых!
Есть ли такая беда, что еще не пришла, не настала,
Не об этом вопил ли я в уши Иерусалима?
Вот и беженцев лежбище – будто грибное царство,
На краю селений – прах плодов непригодных,
Вот позор молодых, что вдруг превратились в старцев,
Тени тех сухих тель-авивских деревьев бесплодных.
Нет