Мал был прав: когда столько людей путешествуют вместе, они шумны и нерасторопны. Мы невыносимо медленно двигались длинной колонной, с рассредоточенными вдоль линии Зоей, Надей и Адриком; в случае обвала шквальные смогут призвать воздух и обеспечить нас под землей необходимым для спасения временем.
Давид и Женя плелись позади, но, похоже, виноват в этом был Давид. В конце концов Толя не выдержал и снял громоздкий рюкзак с узких плеч Давида.
А затем застонал.
– Да что у тебя в нем?
– Три пары носков, запасные штаны и рубашка. Фляга. Кружка и оловянная тарелка. Цилиндрическая логарифмическая линейка, хронометр, банка елового сока, моя коллекция антикоррозийных веществ…
– Ты должен был взять только самое необходимое.
Давид решительно кивнул.
– Именно.
– Пожалуйста, только не говори, что взял с собой все журналы Морозова, – взмолилась я.
– Конечно, взял!
Я закатила глаза. Там было как минимум пятнадцать книг в кожаных переплетах.
– Может, из них выйдет хорошая растопка для костра.
– Она же шутит? – обеспокоенно спросил Давид. – Я не понимаю, когда она шутит, а когда нет.
Я шутила. По большей части. Я надеялась, что записи подскажут мне путь к жар-птице и, возможно, даже то, как усилители помогут уничтожить Каньон. Но они оказались тупиком, и, честно говоря, немного меня пугали. Багра предупреждала о безумии Морозова, но все же я ожидала обнаружить некую мудрость в его работах. Вместо этого я нашла там навязчивую идею, задокументированную неразборчивыми каракулями. Похоже, у гениев не бывает нормального почерка.
В ранних журналах описывались его эксперименты: вычеркнутая формула для жидкого огня, средство предотвращения органического разложения, опыты, которые привели к созданию стали гришей, метод восстановления кислорода в крови, нескончаемый год, который Морозов провел в поисках способа изобрести небьющееся стекло. Его навыки выходили за рамки обычного фабрикатора, и он прекрасно это знал. Одним из главных принципов теории гришей был «подобное притягивает подобное», но Морозов, похоже, верил, что, если мир разобрать на одинаковые маленькие кусочки, каждый гриш сможет ими манипулировать. «Разве мы не всё суть одно?» – требовательно вопрошал он, подчеркнув слова для значимости. Он был высокомерным, дерзким – но все же здравомыслящим.
Затем начался его труд над усилителями, и даже я заметила перемены. Записи стали более неряшливыми, беспорядочными. Поля заполнились диаграммами и безумными стрелками, ссылающимися на предыдущие отрывки. Хуже всего были описания экспериментов, которые он проводил на животных, иллюстрации его вскрытий. От них у меня скручивало желудок и я начинала думать, что Морозов заслужил свое раннее мученичество. Он убивал зверей и возвращал их к жизни, порой неоднократно, углубляясь в изучение скверны, творения, превосходства