Они спорили о прессе. Мой отец дал несколько интервью, не столько из-за желания попасть на первые полосы газет, сколько, я полагаю, из-за неспособности прекратить говорить. Маме это не нравилось.
– Кто он такой, чтобы говорить о Джеффе? – гневно спрашивала она.
Всего лишь мой отец, мама.
– Я думаю, что нам нужно понизить градус драматичности до минимума, – говорила Эрин.
Они спорили о пожертвованиях. Два незнакомца из Колорадо организовали страницу в Фейсбуке в мою поддержку, и начали поступать пожертвования. Два друга из Костко, Джон и Обри Парк, сделали браслеты «Крепись, Бауман» и продавали их за доллар. Они думали, что продадут несколько сотен, но их покупали тысячами.
– Это деньги Джеффа, – говорила Эрин, – поэтому только ему решать, что с ними делать.
Они спорили, где я буду жить, когда выпишусь из больницы.
– Он еще даже не пришел в сознание, – говорила Эрин со злобой. – Нам нужно сосредоточиться на том, что Джеффу нужно сейчас, когда он проснется, а не на том, что будет через месяц.
В конце концов решили, что Эрин расскажет мне обо всем. Она была единственным человеком, которого я звал. Все знали, как я заботился о ней и доверял. И, кроме того, она была единственной нейтральной стороной.
Я знаю, что это было тяжкое бремя, но она взвалила его на свои плечи без жалоб. По крайней мере, моя семья не отвергла и не обвиняла ее, чего она боялась. Она осталась со мной на несколько часов в тот день, хотя это было нелегко ни в ее, ни в моем состоянии. Эрин была вымотана и ошеломлена. У меня было столько травм и ожогов, что я не был похож сам на себя, как будто бы мое тело было… короче. Все беспокоились о моем внутреннем состоянии.
– Если Джефф сможет быть со мной, – сказала Эрин своей сестре Джилл ночью, – то я смогу справиться с чем угодно. Но он должен хотеть этого. Я не могу сделать это за него.
Как мне стоило отреагировать, когда я проснулся и осознал, что произошло? Стоило ли мне отчаиваться? Стоило ли мне злиться? Стоило ли быть мне самим собой вообще?
Около пяти часов вечера Эрин решила уехать. Мишель проснулась и шла на поправку после операции, поэтому Эрин и Гейл поехали на другой конец города, чтобы провести несколько часов с ней.
И конечно, именно в этот момент я решил проснуться.
Первое, что я помню, это лицо моего лучшего друга Салли. Он стоял около кровати, смотря на меня. Я обернулся и на другой стороне кровати увидел лицо его бывшей девушки Джилл. Честно, они выглядели не очень.
Это было поздним вечером во вторник, почти через тридцать часов после взрыва. Согласно предположениям врачей, я не должен был проснуться до среды. Поэтому Салли взял ответственность на себя.
«Я закричал: „БАУМАН, ПРОСНИСЬ“, – говорит он людям с гордостью. – Я прорычал это как-то так: „БАУМАН! БАУМАН! Проснись!“ И он проснулся».
На самом деле меня