Полет мотылька. Алексей Калугин

новой национальной программы, но мотивы его оставались для Геннадия Павловича туманными, а доводы Петлина казались всего лишь игрой слов, иногда – удачной, иногда – не совсем. В замечаниях, что отпускал Анатолий, чувствовалась затаенная нервозность, причину которой Геннадий Павлович также не мог понять. И даже радость Юлика, которому наконец-то представилась счастливая возможность восстановить работу лаборатории, казалась не до конца искренней, – как будто его все же мучили сомнения, но он не хотел, чтобы кто-то о них догадался. Быть может, он даже рассчитывал на то, что друзья помогут ему избавиться от недобрых предчувствий, но, увы, этого не произошло. Чем больше думал об этом разговоре Геннадий Павлович, тем явственнее становилось ощущение, будто что-то было в тот вечер не так, – не так, как обычно. Но что именно?..

      – Так что там у тебя? – нетерпеливо спросил Артем.

      Подумав еще пару секунд, Геннадий Павлович махнул рукой.

      – Ничего… Это я так… Просто подумал…

      – О чем? – Артем большим пальцем поправил на плече ремень сумки.

      – Да нет, ни о чем, – Геннадий Павлович постарался придать лицу беззаботное выражение и даже изобразил нечто похожее на улыбку.

      Артем безразлично дернул плечом, – мол, как знаешь, – но, взявшись за дверную ручку, все же еще раз посмотрел на отца. Геннадий Павлович сделал вид, что не заметил его взгляда, и Артем вышел из комнаты. Сухо щелкнул дверной замок, и Геннадий Павлович расслабленно откинулся на подушку. У него было такое чувство, словно ему чудом удалось избежать опасности; пока еще непонятная и неопределенная, она не становилась от этого менее жуткой. Что-то зловещее висело в душном, застоявшемся воздухе. Форточка была открыта – следовательно, странное ощущение могло проникнуть в комнату извне. Что происходило вокруг? Что происходило с этим городом, название которого никогда не определяло сути, в душе которого было намешано столько всего самого разного, порой совершенно несочетаемого, в диких, несусветных пропорциях, что, когда задумываешься об этом, становится странно, почему он до сих пор стоит? И это с самого утра! Представить страшно, что за процессы будут проистекать в атмосфере ближе к вечеру.

      Геннадий Павлович чувствовал себя так, будто всю ночь пролежал, не сомкнув глаз. Голова – словно ватой набита. Именно ощущение этой ватной бесформенности и мягкости не давало возможности собраться с мыслями и начать наконец что-то делать. Казалось, достаточно сделать самое незначительное, лишенное какого-либо смысла движение – просто чуть приподнять кисть левой руки или повернуть голову, – и это приведет к тому, что тело медленно сдвинется с места и поплывет, подобно зыбкому облаку, влекомому едва ощутимыми токами воздуха. От одной только мысли об этом к горлу подкатывал вязкий комок кисловатой тошноты.

      Геннадий Павлович попытался избавиться от наваждения, подумав о чем-то хорошем. Самым приятным воспоминанием за последнее время была встреча в «Поджарке», мысль о которой хотя и грела душу,