– Тебе остался только гроб, – говорит дядя. – И на этом всё.
– Нога, – говорит Том. – Как же я буду?
И вот тогда дядя вручает ему ключик – золотой или позолоченный, на вид старинный и затейливый. Ключик от дамского дневничка или от ящика стола большого начальника.
– Держи при себе, – говорит Макс Мэйфлауэр. – И все будет хорошо.
Том берет ключ, но поначалу ничего не чувствует. Стоит, сжимает его так крепко, что ключ пульсирует в ладони, и смотрит, как любимый дядя до смерти истекает кровью в резком свете гримерной со звездой на двери. Оркестр идет на штурм вальса в третий раз.
– Шоу должно продолжаться, – сухо поясняет дядя, и Том уходит, сунув золотой ключ в один из тридцати девяти карманов, которые мисс Слива попрятала на костюме. Лишь выступив на сцену, к обезумевшей презрительной довольной утомленной вальсом рукоплещущей толпе, Том замечает, что не просто забыл костыль в гримерной, но впервые в жизни идет не хромая.
Два Арабских Дворянина Тайного Святилища в фесках оборачивают его цепями и помогают забраться в плотный холщовый почтовый мешок. Какая-то дамочка из пригородов затягивает мешок и фиксирует концы бечевки навесным замком размером с окорок. Большой Ал поднимает Тома, словно запеленутого младенчика, и нежно относит к гробу, который предварительно со всем вниманием осмотрели мэр Империум-Сити, шеф городской полиции и глава службы пожарной безопасности, – все объявили, что гроб запечатывается прочно, как барабан. Теперь, к восторгу зрителей, те же самые высокочтимые люди вооружаются молотками и большими двадцатипенсовыми гвоздями. Все они злорадно заколачивают крышку гроба над Томом. Если кто и заметил, что за последние десять минут Мистериозо набрал двадцать фунтов веса и вырос на дюйм, он или она этим открытием ни с кем не делится; да и какая разница, в самом деле, если это другой человек? Ему все равно предстоит сражаться с цепями, и гвоздями, и сплошной ясеневой древесиной в два дюйма толщиной. Впрочем, по крайней мере, среди зрительниц отмечается неуловимый оттенок перемены – некое сгущение или затемнение в самых глубинах восторга их и страха.
– Ты посмотри, какие у него плечи, – говорит одна женщина другой. – Я раньше-то и не замечала.
Внутри прекрасно подготовленного гроба – его на лебедке тихонько опускают в резной мраморный саркофаг, а затем той же лебедкой кладут на место мраморную крышку, и та раскатистым набатом возвещает о финальности всего – Том старается отмахнуться от мыслей о кровавых звездах и пулевых ранениях. Он сосредоточивается на порядке фокуса, последовательности быстрых и терпеливых шагов, которую он так хорошо выучил; одна за другой страшные мысли вытесняются потребными. От страшных он освобождается. Когда он вскрывает крышку саркофага ломиком, удачно прилепленным к ней снизу, разум его покоен и пуст. Но едва он выходит к свету прожектора, его чуть не опрокидывает