– Ваше величество, примите присягу ваших верных воинов. Ни о чем больше не прошу.
Дело идет к вечеру, на улице мороз, а полки эти – в пяти милях от дворца… Ехать куда-то, мерзнуть… Зачем? Ради пустых слов, которые ничего не стоят? Я согласна играть комедию в тепле и сытости, но на морозе – увольте. Да и скоро вечер… Мой вечер!
– Генерал, обратитесь в секретариат. Вашу просьбу запишут в протокол и внесут в мои планы.
– Ваше величество… – военный покачал седой головой и не нашел, что еще сказать.
– Имеете другие вопросы?
– Никак нет… – он поклонился. – Служу Янмэй Милосердной.
Развернулся на каблуках и зашагал к двери. А тот ехидный внутренний голос сказал: ставь кавычки, Минерва. Только что ты говорила голосом государственной машины. Не притворяйся человеком. Бери слова в кавычки.
Мира ощутила, как от стыда загораются щеки.
– Генерал, постойте. Простите меня. Я еду с вами.
Внеплановый выезд из дворца вызвал замешательство среди машинных шестеренок. Командир караула, оба секретаря, церемониймейстер и помощник министра двора один за другим заявили протест: «Ваше величество не должны…» Но открыто задержать ее никто не посмел. Карета императрицы промчала по Дворцовому мосту в сопровождении наспех поднятого лазурного конвоя.
Час дороги до казарм Мира спрашивала себя: зачем я еду? И находила лишь один ответ: для очистки совести. Чтобы не пришлось потом вписать бездушие в длинный реестр своих недостатков. Иных причин для поездки не было. Присяга – точно такая же формальность, как все прочие дела императрицы. Конечно, лорд-канцлер уже запланировал присягу в своем графике, и устроит ее, согласно традиции, прямо на Дворцовом острове. Мире достаточно было подождать – и полки пришли бы к ней сами… Но нет, она мчится за город по морозу, откладывает ужин и начало вечера, а что самое скверное – даже не догадалась прихватить с собой вина. И все потому лишь, что ее попросил никчемный солдафон, проигравший войну. Глупо, Минерва. Не царственный поступок.
Однако час миновал, и вот она стояла на плацу спиной к казармам, а перед нею маячило императорское искровое войско. Точнее – его остатки: неполных три полка из бывших когда-то пятнадцати. Зимой легендарная алая пехота выглядела до смешного невзрачно: бурые телогрейки, темные плащи, красные – лишь нашивки на рукавах, да еще поблескивают кровью очи в копьях, остриями торчащих в небо. Армия выстроилась тремя большими квадратами: впереди каждого – гвардейские роты под гербовыми знаменами, за ними искровая пехота, в тылу стрелки, по флангам узкими колоннами легкая кавалерия. Из глоток солдат взлетают облачка пара, кони всхрапывают, переминаясь с ноги на ногу.
Мира взошла на помост, за нею стеной встала четверка лазурных рыцарей. Знаменосец поднял на мачту личный императорский вымпел, горнист протрубил сигнал. Войско затихло, окаменело, уставилось