Мой отец сопротивлялся плану возвращения школы Дейри к тому, что он называл «экспериментальным образованием в хлеву».
– Когда мои ребята будут достаточно взрослыми, чтобы пойти в эту убогую школу, – в ярости говорил он моей матери и тренеру Бобу, – они, уж конечно, получат академический балл за посадку сада.
– И университетскую благодарность за погрузку навоза! – говорил Айова Боб.
Другими словами, школа находилась в поисках собственной философии. Она теперь твердо считалась второсортной среди подготовительных школ. Хотя она и строила свой курс с опорой на академические знания, преподавательский корпус все менее и менее был способен преподнести эти знания и соответственно не видел потребности в таком умении, а ученики становились все менее восприимчивы. В школу поступало все меньше народа, а потому и условия поступления упростились; школа стала одним из тех мест, куда можно было немедленно поступить, если тебя вышвырнули из другой школы. Некоторые преподаватели, которые, как мой отец, верили, что людей надо учить чтению, письму и даже правилам пунктуации, считали возню с такими учениками пустой тратой времени и готовы были махнуть на них рукой.
– Бисер перед свиньями, – изрекал мой отец. – Мы с таким же успехом можем учить их косить сено и доить коров.
– Они и в футбол не могут играть тоже, – сокрушался тренер Боб. – Они не хотят блокировать друг друга.
– Они не могут даже бегать, – говорил отец.
– Они не могут никого ударить, – говорил Айова Боб.
– Еще как могут, – заявил Фрэнк, который всегда встревал в разговор.
– Они залезли в оранжерею и совершили там акт вандализма. Повредили растения… – сказала мать, которая читала об этом инциденте в школьной газете, которую отец называл безграмотной.
– Один из них показал мне свою штучку, – сообщила Фрэнни, которая всегда что-нибудь вставляла некстати.
– Где? – спросил отец.
– За хоккейным полем, – ответила Фрэнни.
– А что ты вообще делала за хоккейным полем? – недовольно, как всегда, поинтересовался Фрэнк.
– Хоккейное поле в полной непригодности, –