– Всем лечь на живот и не двигаться. Одно движение – и мы открываем огонь. Именем закона земли Астерион вы обвиняетесь в браконьерстве…
Старший зачитывал права монотонно и холодно, пока Катя надевала на них ошейники.
– Готово, командор, – сказала она и передала пульт старшему, как бы случайно чуть касаясь его руки.
Руки у командора были бронзовыми, с рельефно проступающими жилами, как ветви у столетнего камнедуба.
И сильными…
– Выключаем кино.
Щелкнул тугой рычажок, и все четверо пленников потеряли сознание.
Девушка подошла к окровавленной белошейке.
– Отрезали голову струей кислоты, сволочи. И шкуру начали снимать.
– Чего ты хочешь – она стоит на черном рынке больше, чем ты за год зарабатываешь, – пожал плечами Себастьян, рассматривая кислотное ружье. – Отличная конструкция, кстати. Надежней лицензионного. Может, оставим, а, командор? Все равно ведь…
– Может, тогда еще и ящерицу обдерем заодно? Не пропадать же добру, – рявкнул тот, и Сева предпочел заткнуться. – Гвиера, как слышно? Протокол составлен?
Гвиера, зоолог, зоопсихолог и по совместительству секретарь поста не только отлично все слышала, но и видела благодаря крошечным камерам в полевой амуниции лесничих.
– Позвольте заметить: по ряду внешних признаков эта самка – молодая мать, – прозвучало в динамиках, – а так как белошейки – вид вымирающий, я вынуждена напомнить вам о необходимости поиска детеныша…
– О черт, – пробормотал молодой великан, и, сделав невинное лицо, как бы между делом двинулся по направлению к машине. Грозный оклик начальника его догнал.
– Себастьян!
– Шеф, ну почему снова я? – запротестовал Сева. – Мне вчерашней крылатки хватило – три часа на карачках по кустам, ноги до сих пор болят!
– Вот и разомнешь.
– Может, Бакая вызовем? Хватит ему больным прикидываться. Подумаешь, диарея, ему же не во дворце, а в поле работать!
– Нечего было астерионца учить димедролом водку закусывать, – вполголоса заметила Катя, и в ее темно-янтарных глазах затанцевали чертята, – теперь сам следопытом поработай.
И в этот момент раздался глухой утробный рев.
Он выпрыгнул стремительно, будто огромная черная тень пронеслась над кустами. Одно мгновение – и для Кати все вокруг перестало существовать. Все, кроме черно-серой клыкастой морды напротив и пары зеленых глаз, горящих яростью. Она замерла, позабыв обо всем на свете, словно перед ней возник сам дьявол…
Через мгновение девушка уже отплевывала дорожную жижу, а рядом, еще чуть посвистывая, лежал застывший в странной позе огромный павиан-горгулия. Вокруг него тончайшей паутиной поблескивала парализующая сеть.
Старший схватил Катю за плечи и рывком поставил на ноги.
– Ты цела? Руки-ноги? Он не ранил тебя?
– Нет, не успел…
Звонкая пощечина шлепнула по ее грязной щеке.
– Головой думать надо! Зверь на тебя летит, а ты стоишь как мишень, только глазами хлопаешь! Мне твой труп не нужен! – рявкнул командор и направился к павиану, обтирая ладонь о брюки.
Себастьян сунул девушке в руку носовой платок и пошел за начальником.
Размеры и параметры животного впечатляли. Широченная мускулистая грудь, отлично развитые передние конечности, и похожая на отвратительную маску морда с торчащими наружу белоснежными клыками.
– Я эту страхолюдину раньше только в перечне видел. Живьем – впервые, – признался Сева. – А вы, Николай Владимирович?
– Я тоже, – ответил Якушев, склоняясь над пленником. Павиан был страшен и великолепен одновременно.
– Уникальный представитель уникального вида! – воскликнула Гвиера в динамиках. – Музей редких животных нам выдаст премию, потому что они как раз искали жениха для своей самочки-горгулии!
– Вот это правильно! Самкам – самцов, лесникам – деньгов, и да воцарится золотой век! – выдал Сева.
– Давай-ка помоги мне загрузить улов и вперед на поиски! – прервал его командор.
– Но Николай Владимирович…
– Отставить разговоры, ты не на свидании, а на работе. Гвиера, вызывай инспекторов для передачи преступников.
– Уже вызвала.
– Тогда отбой.
– Одну минутку. Считаю необходимым предупредить, что вас ожидает комиссия с Земли.
Якушев тяжело вздохнул, стараясь сохранить равновесие.
– Что им надо?
– Они не сказали.
– Понятно…
Когда машина тронулась в путь, Катя слабо улыбнулась:
– По крайней мере, я теперь знаю, что тебе не все равно.
– Дура. Полтора года войны, два года здесь – и никакого проку.