– Пакет может взорваться?
– Нет, но, после того как уйдешь, ни с кем не заговаривай. Сразу возвращайся на смену в кинотеатр. Твое прикрытие: «Ходила за аспирином».
Петрик говорил очень серьезно. «Прикрытие». Это было настоящее задание, и пусть у меня тряслись руки, я была уверена в том, что сделаю все как надо. Пять минут на то, чтобы забрать какой-то пакет, – это целая вечность.
В ту ночь я почти не спала – прокручивала в голове, что может пойти не так во время задания. Гетто. Арестовать могли просто потому, что ты оказалась не в том месте. Каждый день мы слышали о том, что кого-то из друзей или соседей забрали в гестапо, «Под часы» – это была такая скромная контора в полуподвальном помещении. Но совсем плохо, если забирали в Люблинский замок, там заключенных расстреливали прямо во дворе.
На следующий день я вышла из дома и на дрожащих ногах отправилась в аптеку мистера Зета. Погода была пасмурная, ветер рвал в небе тяжелые серые тучи.
А я гнала от себя страх. Именно из-за него можно было попасться. Нацисты чуяли страх.
На полпути к Городским воротам, которые официально служили входом в гетто, меня кое-что отвлекло от цели. Мама выходила из «Дойче хауса». «Дойче хаус» – это ресторан, где питались все немцы Люблина. На дверях висела табличка: «FÜR POLEN VERBOTEN!» – «Полякам вход запрещен!» Эсэсовцы особенно любили это заведение – там они чувствовали себя в полной безопасности, еда для них была практически бесплатной, и они знали, что за соседним столиком не будет ни одного поляка. По городу ходили слухи, что там очень накурено, а порции такие большие, что их редко доедали. Но никто из моих знакомых там ни разу не был, во всяком случае, я так думала. Никто под страхом смерти не стал бы о таком рассказывать. «Полякам вход воспрещен!» Всего за неделю до этого нашего зеленщика застукали в кухне ресторана. Он поставлял им картошку. Зеленщика схватили, и больше его никто не видел.
Аресты стали обычным делом. В то утро я прочитала в подпольной газете Зузанны, что всего за три месяца с начала войны было убито и арестовано пятьдесят тысяч поляков и около семи тысяч из них – евреи. Арестовывали всех самых уважаемых людей в городе – адвокатов, профессоров, религиозных лидеров и всех, кто нарушал новый порядок или пытался противостоять оккупантам. Нацисты воспринимали католическую церковь как опасного врага, поэтому схватили очень много священников. Горожан часто обвиняли в преступлениях, которых они не совершали. Людей увозили или казнили на городских площадях. Звуки выстрелов будили нас по ночам.
Когда я увидела, как мама, прижимая к груди коричневый пакет размером с небольшую буханку хлеба, выходит из «Дойче хауса», я сразу поняла, что она там делала. Время было обеденное, люди шли, опустив из-за ветра голову. Мама направлялась в сторону дома.
Я повернула против «течения» и позвала:
– Мама!
Она оглянулась, и лицо у нее стало такое, словно ледяная рука за горло схватила.
– Кася. Ты не в кинотеатре? Я вот собралась принести тебе сандвич.
– У меня сегодня поздняя смена.
Я работала