Однажды на дверях библиотеки появилась информация о рабочих и выходных субботах, а в ней самой – сборники сказок альбомного формата, выпущенные издательством BGW. В ресторане, который я помню как нечто среднее между уютной столовкой и недомытой клеенчатой закусочной, выстроились автоматы с видеоиграми. В неизменно пахнущем кефиром, освещенном моргающей люминесцентной лампой продовольственном время от времени можно было купить финское или эстонское мороженое, мятное и лакричное, а потом – конфеты из Германии. Рядом открылся пункт ксерокопирования, в котором к тому же продавали магнитофонные кассеты. Интерьеры этих мест принципиально не изменились – и сейчас, чтобы оказаться внутри, нужно пройти сквозь коричневые плюшевые портьеры. Все эти годы пол в стиле оп-арт и стенные панели оставались в первозданном виде. Вселенная магазинов Spolem и WPHW постепенно заполнялась продуктами из не совсем подходящей для него сказки. Один из таких магазинов, с типично недвусмысленным и лишенным всяких прикрас названием «Трикотаж» («Готовое платье», «Галантерея», «Трикотаж» – слова, характерные для эпохи; в такой магазин идут не затем, чтобы купить туфли, а чтобы приобрести обувное изделие), внутри был обит панелями, выкрашенными блестящей краской цвета подгнившей травы, и предлагал футболки и трикотажные колготки. Эти предметы одежды отличались характерным запахом, который напоминал, что материал для них получали из чего-то, называвшегося, скажем, «полиакрилонитрил», точно так же как напольное покрытие и другие синтетические вещества указывали на нефть как на свой первоисточник. Трикотажные изделия были снабжены печатью цвета йода. Но в один прекрасный день в этом сумрачном окружении мрачных полок и прилавков из ядовитой ДСП на стене появилась афиша фильма «Рэмбо».
В то время сама я не много знала о мире…
Границы эпохи хонтологии кажутся обманчиво размытыми, но условно она начинается примерно в 1986-м, а может быть, только в 1987 году. Десятилетие спустя, когда международная ретромания только несмело приступала к освоению моды восьмидесятых годов, на страницах журнала Machina Стах Шабловский писал об этом периоде в Польше как о «призрачном времени», запомнившемся – что вполне понятно – сквозь призму значимых политических событий, а не повседневности, тем более не поп-культуры. Эту последнюю он старался реконструировать, припоминая события второй половины восьмидесятых годов, или так называемого второго этапа реформ, когда «атмосфера эволюционировала от государственного террора в сторону абсурда, разложения и