Энгус медленно кивнул, уже зная, что будет дальше.
– Так нам говорили.
– И ты знаешь также, что, как выяснилось после войны, это не сработало. Невзирая на этот рейд и на многие другие, которые стоили американцам стольких жизней, Германия никогда не ощущала недостатка в подшипниках. Значит, и стратегия, и планы были неверны. Ну, я не хочу сказать, что пресса в те дни могла бы остановить эту страшную растрату жизней. Но сегодня подобные вопросы зададут не после того, как все кончится, а пока это происходит, так что и сами вопросы, и то, что общественность будет обо всем знать, явятся сдерживающей силой и, по всей вероятности, помогут сократить людские потери.
По мере того как сын говорил, лицо старика менялось – воспоминания и боль прорезали в нем глубокие морщины. На глазах у окружающих он словно бы стал меньше, усох, внезапно постарел. И когда он заговорил, голос его срывался:
– Над Швайнфуртом мы потеряли пятьдесят машин «Б-17». В каждом самолете была команда в десять человек. Значит, мы потеряли пятьсот летчиков за один день. А вообще в ту неделю октября сорок третьего мы потеряли еще восемьдесят восемь «Б-17», то есть около девятисот человек. – Голос его упал до шепота. – Я участвовал в этих вылетах. Самое страшное было потом, ночью, когда вокруг тебя оказывалось столько пустых кроватей – кроватей тех, кто не вернулся. Проснувшись ночью, я озирался вокруг и, помнится, думал: «Почему я? Почему я вернулся – и в ту неделю, и в последующие, – а столько людей не вернулось?»
Кроуфорд пожалел, что заговорил, пытаясь одержать верх в противостоянии отцу.
– Извини, пап. Я не подумал, что могу вскрыть старые раны.
А отец, словно не слыша его, продолжал:
– Парни-то ведь были хорошие. Столько хороших парней погибло! Столько моих друзей!
Кроуфорд покачал головой:
– Давай прекратим. Я ведь уже извинился.
– Дед, – сказал Никки. Он внимательно слушал разговор. – А когда ты был на войне, ты очень боялся?
– Господи, Никки! Боялся? Да я был в ужасе. Когда вокруг рвались снаряды зениток и в воздухе полно было острых, как бритва, кусков стали, которые могли всего тебя изрезать… когда строем летели немецкие бомбардировщики, паля из пулеметов и пушек, и казалось, что целятся именно в тебя… когда ты видел, как рядом с тобой другой «Б-17» камнем падает вниз, иной раз в огне, а иной раз крутясь в штопоре, и ты понимал, что команда не сможет выбраться оттуда и спуститься на парашюте… и все это происходило на высоте в двадцать семь тысяч футов, и воздух был такой холодный и разреженный, что, если вспотеешь от страха, пот замерзнет, и даже с кислородной маской трудно было дышать… Так что сердце падало в пятки, а иногда казалось, и все кишки тоже.
Энгус помолчал. В комнате царила тишина – все это было совсем не похоже на его обычные воспоминания. Затем он заговорил, обращаясь уже только к Никки, глотавшему каждое его слово, и между стариком и мальчиком как бы протянулся мостик взаимопонимания.
– Я