Румяные руки, румяная совесть
Румяные руки, румяная совесть,
Не знавшая совести пОлночный ад –
Адочек, но – грозный – тебя открывает.
И тенором хищным румяные руки, румяная совесть
И чисто, и честно, и благообразно визжат:
«КАК ЖИЛИ МЫ, БОРЯСЬ,
И СМЕРТИ НЕ БОЯСЬ,
ТАК И ОТНЫНЕ ЖИТЬ ТЕБЕ И МНЕ».
Десятком откормленных комнатных шавок
В спокойствии радужном хлоп-перехлоп –
Румяные руки, румяная совесть,
Не в силах, не в жажде, не в чести ИНОГО пожать и
познать.
Они же – герои, геройство своё, огни и вершины,
как надо, свершили,
Что хочется им, уж давно испекли:
Мука из огня, из костров, из пожарищ,
Но нет в ней взрывных отрубей.
Застой
Летняя ночь. Подавляя цветную
худую фонарную накипь,
Сердце небес напевно шумит.
И страдающим радио гулко рокочет напев.
Нет, не тягость сферы высот оно не желает нести –
Там извечной сиреневой жизни и тайны могучая
высь.
Но с крутого рассвета катится на землю
страдание песни.
Здесь, внизу – пустота, пустота невозможности,
Потому и не хочется песням у звёзд быть
подобным звездам.
И сиянье болит в вышине, не желая солгать
Тягомотным пустотам внизу и надежды лишить.
Сострадая с землёю, надежду страданьем несёт.
Сколь продлится обрыв немоты и стенаний
бессонниц живых!?
«Как странно, что звук, этот дух…»
Как странно, что звук, этот дух,
Перекатывающийся через века,
Через разливы голоса, отразившегося
от вечернего марева,
Сплетённого из взаимно дышащих друг
на друга
Томной зелени луга и усталой, чуть остывшей
синевы,
Через дискант, прорастающий в сияющем
металле колокола и златой маковки,
Через бормотанье кирпича угрюмых сумеречных
зимних домов,
Через нахрапистое разгульное дрожание коробок
из стекла и нержавейки –
Зависит от плёвой материи нотной тетради,
во что он вложен и вшит.
Неужто всё ЭТО зависит от жизни и смерти хилой
бумажки?
«Что ж, не зависит», – решил некий гениальный
дурачок, и спалил бумагу,
Надеясь, что дух сохранится.
И пепел пел, поскольку остался мир –
первопричина духа и звука.
«В покое могил, в непогрешимости смрадного…»
В покое могил, в непогрешимости смрадного,
И кержацки основательного сонма усопших веков,
Лишь изредка блиставших озёрными дырьями
песен
О первородном человечьем чувстве,
Выходящем, словно кровь, из-под мирной
золотой стрелы,
Обезьянами вопят и бесстыдным козлами