– Узнали? – улыбаясь, спросил Гордей Каллистратович, взглядом окидывая дуб.
– Разве это тот самый?.. – нерешительно произнес Яновский.
– Да, тот самый, что висит у меня в гостиной. У него есть имя.
– Какое?
– Царевич Еруслан. Так однажды я окрестил его в шутку, когда гулял с Оксаной, ей было годика три. С тех пор он для моих домочадцев и для гостей – Еруслан. Привыкли. И всем нравится. И дуб не против. – Профессор, глядя на дуб, говорил так, словно царь-дерево слышало его слова и молчаливо с ним во всем соглашалось. Наш Еруслан стоит, пожалуй, не в одном дворце или на вилле в Японии.
Яновский удивленно смотрел на профессора, и тот понял его недоумение.
– Татьяна Радимова за последние двадцать лет написала его раз сорок: в хмарь, в грозу, под знойным солнцем, под нахлестами ветра… А больше всего – затопленным солнцем. Японцы любят нашу русскую классическую живопись, пейзажи Радимовой покупают в худфонде, не считаясь с ценой. Мне она эту картину подарила. Хотел заплатить – отказалась. Так и сказала: «Вы друг моего папы, а с друзей отца я денег не беру». Натура щедрая.
Подойдя к калитке своего участка, Гордеи Каллистратович сделал резкий жест, чтобы Яновский остановился.
– Я уже говорил вам, что сейчас у меня гостит сестра со своей внучкой. Зовут ее Машенькой. У нее страсть пугать меня, когда я возвращаюсь из Москвы или с прогулки. Когда мы уходили, она с Оксаной пошла в магазин. Так что не удивляйтесь, если на вас из-за кустов с рычанием выскочит это маленькое веснушчатое чудо природы. Сделайте вид, что вы страшно испугались. Она будет безумно счастлива. Поняли меня?
– Изображу! – ответил Яновский, прикидывая в уме, какую физиономию он скорчит, когда на него будут нападать.
Гордей Каллистратович в своих предположениях не ошибся. Когда они вошли на участок и за Яновским звякнула щеколда калитки, из-за густых кустов жасмина в костюмах папуасов— повязка из листвы папоротника вокруг бедер и с распущенными волосами с нечленораздельным гиканьем выскочили Оксана и девочка лет пяти с картонной маской на лице. Они хотели напугать деда и его московского гостя, на что Гордей Каллистратович, подыгрывая внучке, искусно изобразил испуг и тем самым привел девочку в неописуемый восторг.
Яновский при виде Оксаны забыл, что он должен подыграть профессору, изображая испуг перед выскочившими из-за кустов людьми в масках. Он даже забыл про девочку. Стоял и растерянно смотрел на высокую, красивую дочь своего научного руководителя, на лице которой вместо ожидаемого им выражения – «Я тебя сейчас съем!..» – цвела озорная солнечная улыбка и удивление.
– Сдаюсь!.. Сдаюсь!.. – запричитал Гордей Каллистратович и, подняв руки, остановился перед внучкой как вкопанный.
Дочь своего профессора Яновский видел впервые.
Там, где перед человеком предстает молодость, красота