Не родит сокола сова (сборник). Анатолий Байбородин

утекло. Помню, а как же, я ишшо из памяти не выбился. Хороший был мужик, Исайка, ласковый, обходительный, надул нас, правда, с Митрием на шкурах, но да бог с ним… Помню, а как же… При ем и Петя Халун состоял, учетчиком, ли чо ли. Оне там напару заправляли. Ванька Житихин ишо подсоблял… Ванюхин дядька сродный, – дед Киря кивнул на Ванюшку, сидящего на шлыковской лавке возле старика и тоже слушающего разговор. – Потом, значит, у их растрата. Исайку с Пётрой прижали к ногтю. Но чо делать?.. Рука руку моет… Отвертелись от суда, на Житихина списали, того в кутузку и закатали. Украли поросенка, указали на бобренка… Рассудительный был Самуилыч, шибко умнай. Недаром Мудрецом звали.

      Старуха сбила деда Кирю с мысли, опять пошла наговаривать Марусе-толстой, но уже потише:

      – Дак вот, милая, это евойная девка и будет.

      – Откуда, мама?! Ее здесь в деревне-то сроду не было. Я сына ихнего видала, в нашу школу бегал, чуть побольше Ваньки был.

      – Дак она же, девка, как раз в городу училась на врачиху. Там же у их и фатера есть.

      – А-а-а, но-но-но, кто-то мне говорил… – доспела Маруся-толстая.

      – Она и с облички-то – вылитый отец.

      – Отец-то у них теперь в городе больша-ая шишка, и как это Леха подмылился?

      – Пётра же с Самуилычем тут первы товарищи были, вот Леха в городе и запохаживал к им. Он, бают, отца-то ейного, Самуилыча, на машине возит – тот же начальник, и к дочке подкатился, та и мужиком попустилась.

      – Ишь чо выкамаривают, – осудительно покачала головой Маруся-толстая. – Отец-то куда смотрел?

      – А Самуилыч, бают, на аршан[22] укатил, ноги лечить, вот Леха сюда и прибежал, убёгом[23] надумали венчаться.

      – С первым-то она чо, нерасписанна жила?

      – Господь их знат. Може, и нерасписанна. Счас, дева, все невенчаны. В блуде живут, как нехристи, и помрут, как нелюди. Прости, Господи, мя грешную, – старуха Шлычиха перекрестилась с виноватым вздохом.

      Мимо пробегала Варуша Сёмкина и тоже присела посудачить, да тут же многое прояснила.

      – Они седни еще с утра в сельсовете расписались. Я туда за справкой забегала, гляжу, выходят оттуль, наряжены. Я потом у секретарши-то спросила – говорит: расписались.

      – Ты, Варуша, в магазин заворачивала? – спросила Маруся-толстая. – Чай не выбрасывали?

      – Плиточного нету… байхового, а в пачках лежит. Худой чай.

      – Быстро они, – опять повернула Маруся-толстая разговор к молодым, – не успели приехать, а уж расписались. Свадьба скорая, что вода полая… По-путнему-то надо б погодить. Смотрины сперва, то да сё.

      – Куда уж там, Маруся, годить-то, – улыбнулась на это Варуша, – там уж годить-то некуда – по шесту ли, по седьму ли месяцу ходит, утробна.

      – А с виду и не приметишь, – подивилась Маруся-толстая.

      – От чо вытворяют-то, а, прости, Господи! – старуха Шлычиха шумно перекрестилась. – Тут уж пузо на нос лезет, а оне лишь собрались круг ракитова куста