Я не участвовала в этом трепе, потому что чувствовала себя гораздо опытнее. Представляю, как выкатились бы у них глаза, если бы я решилась рассказать о моем прошлом, когда я жила «нигде» и моя любовь пробивалась сквозь бесплодную почву. Я никого не хотела проклинать, кроме одного-единственного человека, по чьей вине все это случилось. Мама!
Однажды, вернувшись домой, я разразилась длинным, ядовитым письмом, но не знала, куда его послать. Я отложила его до тех пор, пока не выясню адрес в Грингленне. Я совсем не хотела, чтобы она знала, где мы живем. Хотя она и получила заявление, но там не было ни имени Пола, ни нашего адреса, только адрес судьи. Но рано или поздно она еще услышит обо мне и пожалеет об этом.
Каждый день занятий мы начинали в толстых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали pliés, tendus, glissés, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l’air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны были сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.
Но это было еще не самое страшное – потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.
Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, – вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Жорж тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.
Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что казалось, для него не существует притяжения, его grand jetés завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придает представлению особое очарование.
– Послушай,