– Не совсем… – Луизе потребовалось еще несколько секунд, чтобы собраться с духом. – Видите ли, мне очень нравятся ваши лекции, я обычно все-все слушаю и запоминаю. Прошу, не думайте обо мне плохо. – Она выпалила все на одном дыхании, опустив глаза в пол, но потом вскинула голову и посмотрела Юнсону прямо в лицо: – И спасибо, что вступились за меня. Надеюсь, что не доставила вам больших хлопот. – Она слегка присела в подобии книксена, которым в исключительных случаях пользовались простые девушки с фабрики.
Неожиданно Густав рассмеялся. Кровь прилила к лицу смущенной Луизы, и она недоуменно ждала, пока он закончит и скажет хоть что-нибудь.
– У меня и в мыслях не было осуждать вас, честное слово! – Он снова широко улыбался, но уже не всей столовой-аудитории, которая была сейчас гулко пуста, а лично Луизе. – Как вас зовут? Я ведь никого по именам не знаю… только немного узнаю лица.
– Лиза Вебер, швея, – назвала свое «простое» имя Луиза и пожала протянутую руку юноши.
– Так-то лучше! Ну а мое имя, полагаю, вам знакомо. – Его тон был теплым и дружелюбным, чего Луиза вовсе не ожидала от этого разговора. – Так вы говорите, вам нравятся мои лекции, Лиза? И чем же? Я все боялся, что они смертельно скучны и запутанны!
– Нет, что вы! – всполошилась девушка. – Все очень понятно, особенно если представлять себе все эти мануфактуры, капиталы и классы как человечков. Я так и делаю! – Тут она сообразила, какую глупость ляпнула, и сконфуженно замолчала.
– Как любопытно! А вы, случаем, не рисуете? – Казалось, он живо заинтересовался ее идеей. – Не могли бы вы показать мне этих самых персонажей?
– Я могла бы попробовать… – Луиза воспрянула духом.
– Тогда я с нетерпением буду ждать, когда вы принесете мне зарисовки по моим занудным рассуждениям.
– Я принесу завтра! – выпалила Луиза и впервые за день искренне улыбнулась.
Попрощавшись с Густавом, швея заторопилась домой сильнее, чем обычно: ведь она обещала принести картинки на следующий же день и хотела покорпеть над ними, пока не выключат свет на ночь.
Луизе удалось отыскать только один лист коричневатой упаковочной бумаги, который не был испачкан ни жиром, ни овощным соком, и огрызок химического карандаша. С горечью она подумала, что ее нынешняя жизнь не располагает ни к ведению дневников, ни к пейзажным зарисовкам. Тем не менее она постаралась, перенося забавные образы из своей головы на грубую бумагу с заломами.
Вот на листе появились пузатые и ленивые гильдии, плечистый рабочий, чем-то похожий на Павла, дымящий трубкой завод, аристократия в виде комично-галантного кавалера и строгое усатое лицо Комитета.
Едва все было закончено, а имена человечков подписаны для ясности, с прощальным шепотком исчез в настенном светильнике газ, и строго по расписанию комната погрузилась в темноту.
На