Прозой. О поэзии и о поэтах. Наталья Горбаневская

никому не достанется. У нас-то была другая история. И не только у Бродского, у нас у всех. Между прочим, я с Бродским совсем не соглашаюсь, когда он говорит: «Мы последнее поколение, для которого дороже всего культура…» и т.д. Во-первых, не надо культурой злоупотреблять. Во-вторых, мы не последнее поколение, мы – первое поколение. После нас сейчас приходят еще поколения. Мы – первое поколение после этого разрыва между Мандельштамом, Ахматовой и нами. Поколение, которое действительно успело за эту руку, за ахматовский палец подержаться. Не просто из книг, а действительно, как у Микеланджело, перетянуть по этой ниточке, по жилочке, перетянуть в себя то, что было, эти ценности. Вживе, не просто в книге, а вживе. И поэтому то, что он говорит насчет культуры, и то, что он говорит, что мы всегда предпочтем литературу, а не жизнь, – неправда.

      Он чуть подобрел. Я надеюсь, что это пройдет. Он вдруг очень завелся на идее поколения. Идея поколения интересная, но не исчерпывающая. Наше поколение, поколение 56-го года, дало поэтов, дало будущих политзаключенных, дало циников и партаппаратчиков, причем циников таких, равных которым ни в одном поколении нет. Люди, которые пережили Венгрию и решили, что теперь всё, теперь надо только карьеру делать.

      – Вернемся к линии Пушкин – Бродский, ибо вы не закончили свою мысль о языке.

      – Так вот. Кроме Мандельштама и Ахматовой, были и Цветаева, и Пастернак, и Заболоцкий – такой общий бульон в биологическом смысле. И на таком бульоне растят культуру. Это всё-таки давало возможность идти сражаться с советским языком не с голыми руками. Этот язык, который существовал, этот величайший и тончайший инструмент, который не умер, не заглох. Его только заживо погребли, но он и заживо погребенный не умер. А потом его раскопали.

      – То есть совершенно другие лингвистические цели стояли перед вами по сравнению с Пушкиным?

      – И другие цели, и другие средства.

      – И состояние самого языка было другое.

      – Да.

      – Оправдано ли сравнение Бродского с Пушкиным по их универсальности?

      – Я думаю, тут оправдано. У Бродского в последние десять лет стало больше врагов, появилось больше людей, перестающих его принимать. Так же было у Пушкина, потому что за ним надо успевать. Но, естественно, по линии универсальности личности несколько другое. Пушкину пришлось быть всем – и прозаиком, и историком, и драматургом, и поэтом. Конечно, Иосифу легче. Всем нам легче. Но, с другой стороны, оттого что Пушкин уже был, труднее, потому что надо что-то делать другое.

      – Всё ли благополучно с лиризмом у Бродского, на ваш взгляд? Он однажды сказал мне: «“Остановка в пустыне”, может быть, моя последняя лирическая книжка». По мнению Лосева, «юный Бродский словно бы выталкивал “чистую лирику” из своего поэтического обихода».

      – Поскольку он хочет, чтобы лиризма не было, постольку можно сказать, что с лиризмом неблагополучно, ибо он наличествует. Ведь Иосиф с самого начала стремился быть эпиком. Но в то же время посмотрите его стихи в последнем «Континенте». Ведь в них опять и лирика, и лиризм. Не может он ничего с собой поделать. Холодности-то нет, есть сдержанность, но само сдерживание