Тысячелетник. Андрей Бауман

Другого, переживаемое нами в обыденнейшем опыте общения, есть прадвижение, чистое исступление, абсолютная смыслонаправленность… явленность Другого существа есть лицо… Лицо лишено покровов своего облика и закоченело в своей наготе. Нам предстала нищета. Нагота лица – это крайняя нужда и тем самым мольба в прямой направленности ко мне. Но эта мольба требовательна, это униженность с высоты… лицо требует от меня признания, и я не могу ни остаться глухим к его зову, ни забыть его, а это значит, что я не могу уклониться от ответственности за его нищету… Отныне быть Я означает невозможность отстраниться от ответственности. На моих плечах словно держится все здание тварного мира. Однако ответственность, лишающая Я его империалистичности и эгоизма, будь то даже эгоизм личного спасения, – не превращает Я в момент вселенского строя, но подтверждает его неповторимость. Неповторимость Я заключается в том, что никто не может ответить вместо меня».

Эмманюэль Левинас. «Гуманизм другого человека»

      Становящийся словом

      Поэзия Андрея Баумана – интеллектуально-лингвистического толка. Это значит, что его поэтическое размышление неотрывно от языковой интуиции, от словотворчества. В его стихах нет открытого лирического обращения вроде «Я вас любил, любовь еще, быть может…». Его путь лежит через Хлебникова к Державину, Ломоносову и дальше – к старославянским и древнегреческим образцам. Само название стихотворения «Слово на обновление естеств» переносит нас – через русскую поэзию XVIII века – через «Слово на обновление Десятинной церкви» XI века – в век IV, к Григорию Богослову и его известной в православной среде фразе «Обновляются естества, и Бог делается человеком». При этом лингвистическая рефлексия возвращает нас в современность. Бог – Пастырь, говорит поэт, но лишь до перемены времен, пока

      человек человеку – в овечьей шкуре,

              с овчей судьбой на всех,

          с лица неовчим выраженьем.

      Возвышенная ода приправлена словообразовательным юмором, аллюзией на классические строки Баратынского, и концовка ее, когда «обновление естеств» произошло, написана в том же ключе:

            Урожденные в ягнячестве —

                      перетворены

              из праха в празднество:

                      боги впервые

      и впервые, в отваге естества, люди.

      Знание трудов христианских богословов, греческой патристики замечательно обогащает мысль и поэтику А. Баумана. Так, в вышеприведенном названии обыграна двойственность понятия «обновление»: «обновление» как «освящение» (например, освящение церкви, в частности – той же Десятинной) в церковнославянском и «обновление» в современном смысле.

      Тексты насыщены «гомеровскими эпитетами»: «кровообращенная речь», «плодоносное тело», «животворная слава» и т. д. и т. п. Нет числа сложным прилагательным в стихах А. Баумана, и это тоже роднит его поэзию с русскими религиозными текстами, с книжно-церковной литературой, которой свойственна