Махмуд Турсунов, услышав звук автомобильного двигателя, приподнялся на локте:
– Стасик! Это не Рустам приехал?
Выражение его полного, гладкого, как налитая черешня, лица не изменилось, хотя, ожидая младшего брата больше часа, он начал беспокоиться. Однако лицо Турсунова оставалось таким же безучастным и вялым. Впрочем, Махмуд-ака давно научился владеть своими чувствами. Даже в окружении тех немногих, кто был осведомлен о его двойной жизни, он всегда казался добрым, чуть ленивым дядюшкой, никогда не повышающим голоса и с чьим обликом совершенно не вяжутся резкие движения.
Молодой человек, которому был адресован вопрос, сидя на корточках, помешивал уже покрывшиеся белым налетом угли, но, услышав голос Турсунова, поспешно встал, взглянул в сторону стоянки автомашин, куда только что приткнулась новенькая «восьмерка».
– Его «жигуль», – доложил он и, сдвинув на затылок расшитую серебром дорогую тюбетейку, взъерошил белобрысые волосы. – Противоугонку врубает…
Турсунов покачал головой, слабо улыбнулся.
– Купил себе игрушку, забавляется. Кому нужен его «жигуленок»?.. Скажи хозяину, пусть еще чаю подаст.
Отгоняя надоедливую муху, Стасик шевельнул перебитым носом, поддернул на джинсах «молнию», стал молча подниматься по пологому склону туда, где виднелась белая куртка чайханщика, пританцовывавшего возле огромного казана.
Рустам Турсунов был моложе брата на пятнадцать лет, однако в свои сорок с небольшим выглядел почти его ровесником. Впечатление это усугублялось и поразительным сходством братьев: тугие щеки, крупные широкие носы, пухлые, чуть вывернутые губы. Но если в небольших глазах Махмуда пряталась хитринка, то Рустам смотрел на мир застенчиво и словно бы виновато.
Когда Стасик вернулся с большим керамическим чайником на подносе, братья, лежа на дастархане, негромко разговаривали. Поставив перед ними наполненные пиалы, он споро раздул угли и стал пристраивать над разгоревшимся жаром шампуры с мясом, нанизанным вперемежку с помидорами, луком и курдючным салом.
Не обращая внимания на суету Стасика, Махмуд отпил из пиалы, внимательно взглянул на брата:
– Значит, все нормально?
– Вагон уже ушел… Я дожидался, пока подцепят тепловоз, поэтому и припоздал.
– Как себя ведет Сабитов?
Рустам пожал плечами:
– Как Равиль может себя вести?.. Сделал всё, как просили.
– Ты за ним приглядывай, трусливый он, – едва заметно поморщился Махмуд. – А трусливый шакал иной раз опасней легавой.
– Может, ставку ему увеличить?
– Обойдется, – расслабленно протянул Турсунов-старший. – Жирная овца тихо бегает.
Стасик подал братьям одуряюще пахнущие, сочащиеся жиром шашлыки, присел чуть в сторонке, тоже принялся сосредоточенно работать челюстями.
– Пивка бы… – мечтательно закатил он глаза. – Или сушняка…
Махмуд проговорил с легкой иронией:
– Нельзя, Стасик. Ты же за рулем… После пивка на водку потянет, опять в какую-нибудь историю ввяжешься. На следующей неделе устроим тебе выходной. Отвезу в горы, там и пей.
– Без бабы? – скривился Стасик, как от зубной боли.
Махмуд вздохнул:
– Вот кобель, одно на уме… Ладно, возьмешь свою кассиршу.
– В Ленинабад бы смотаться, – закинул удочку Стасик.
– Обойдешься, – проронил Махмуд.
Сказано это было с добродушной отеческой улыбкой, но, зная Турсунова-старшего не первый день, Стасик понял: клянчить бесполезно. Он сдержал вздох, сорвал с шампура последний кусок мяса, меланхолически закинул в рот. Внезапно его меланхолия испарилась, и он настороженно прислушался.
Мгновенно уловив эту реакцию на шум приближающейся машины, Турсунов-старший полюбопытствовал спокойным голосом:
– Что там, Стасик?
– Мент едет. Его уазик!
– Бог с ним, – шевельнул кистью руки Махмуд. – Едет, да и едет…
– Не люблю я их, Махмуд-ака… Как увижу, так и тянет в лоб дать, – осклабился Стасик, обнажая ровный ряд зубов, среди которых золотые преобладали.
– Горячий ты, а в нашем климате это вредно, – наставительно произнес Махмуд и, увидев поднимающегося к чайхане капитана милиции, негромко добавил: – Прикуси язык.
Оперуполномоченный Обиджонов снял фуражку, вытер взмокший лоб большим носовым платком. Посетители чайханы почтительно закивали ему. Он сдержанно отвечал на их приветствия.
Турсунов-старший тоже привстал на дастархане:
– Селям-алейкум, Абдухамид-ака!
Обиджонову не было еще и тридцати пяти, но Махмуд умышленно прибавил к его имени уважительное «ака». Сухо ответив «алейкум-ас-салям», оперуполномоченный