Обычно Веня был переполнен собой, и остальные люди служили разве что аудиторией, откуда вдруг такой интерес?
«Я поэму окончу и покажу целиком. Не хочется сырым текстом тебя раздражать».
«Сейчас поэмы не пишут. А поэма про кого?»
«Про Иова».
«Иов?!.. Ну прочти хотя бы строфу».
Я прочел.
«Иов – это я», – тихо сказал Айзенштадт.
В некоторых его строках я, действительно, узнавал, Иова:
«Никому не прощаю обид,
Как бы ни был обидчик мой дик…
Если Бог мои зубы дробит,
Я скажу: «Ты не Бог, а бандит»…
Постепенно мои отношения с Веней и его женой становились раздельными: вначале с Веней мы говорили о поэзии и поэтах, потом с Клавдией курили, запершись в ванной.
Градус общения нарастал на обоих фронтах.
«Знаешь, Гриня, организм начинает отказывать. Я сегодня сам не заметил, как обоссался. Чувствую, моча на пол течет, посмотрел вниз – вижу, что стою на книжке, а книжка называется «Красота жизни»…
Вскоре Веня стал требовать, чтобы я достал ему яд: мол, пришло его время.
Однажды Клавдия Тимофеевна, как всегда, зазвала меня в ванную покурить. Там она прошептала: «Значит так, Гриша, вы надумали нас обокрасть: хотите Венины стихи присвоить?!»
«Да что вы, Клавдия Тимофеевна! С вашим воображением только детективы писать!»
«Вы еще шутите! Ну признайтесь, кто вам заказал украсть Венины стихи – КГБ или Моссад?»
«Вы удивительно проницательны: но, кроме КГБ и МОССАДА, просили еще МИ-7, сигуранца и еще кто-то, не помню кто»…
Так я ушел из этого дома. Сказать, что я обиделся… Нет, этого не было.
Впрочем, ходили слухи, что я оказался не единственным, кто обжегся на общении с супругой этого нелепого прекрасного поэта.
Лет через десять-пятнадцать я приехал из Израиля наводить культурные мосты между нашими странами. В числе разнообразных мероприятий (израильское радио, телевидение, газета и пр.) я провел семинар еврейских русскоязычных литераторов и как отчет о семинаре выпустил альманах «Семь-сорок». Поскольку я не держал зла, то предложил участвовать в нем и Вениамину Михайловичу (так я к нему по приезде обращался). Он с радостью согласился, тем более что получил за свои стихи нешуточный по тем временам гонорар. Когда я зашел к нему, чтобы расплатиться, я услышал от Клавдии Тимофеевны знакомую фразу: «Гриша, ты единственный близкий человек, который остался у нас»…
По мере продвижения текста – я этого не замечал – сама атмосфера становилась главным героем поэмы. Действующие лица жили внутри нее. Люди и звери то проявлялись из интонационных потоков, то вновь растворялись в них.
«Солнце в белую точку сошлось, дорастя до зенита,
и застыло над станом, и в едком растущем пару/
кони попеременно едва поднимали копыта/
от зудящей земли \ и сдували с ноздрей мошкару./
Давление строф приобретало излишнюю плотность, каковая прорывалось