– Это с венами? – встрепенулся Сва.
– Да.
– Скажи, почему она это сделала? Что вообще с ней происходит, ты знаешь?!
Нот скорбно скользнул взглядом по его лицу, сел в кресло, помолчал:
– Я знаю Лави два с лишним года. И всегда за неё боялся. Мы одновременно вошли в систему. Я – через музыку, а она… – он прервался, их взгляды опять схлестнулись, – она тебе что-нибудь о себе рассказывала?
– Почти ничего. Слышал, что живёт в генеральском доме, с бабушкой. Провожал её один раз, на «Динамо». Говорила, что любит поэзию. И что в её жизни один мрак, что жить не хочет… – Сва уставился на друга больными глазами: – Почему так, ты хоть понимаешь? Лави в крезу из-за наркоты попала? Или из-за меня?! Скажи!
Лицо Нота помрачнело, он снял очки, опять надел, вздохнул:
– Не знаю. Послушай и сам понять попытайся… Отец Лави, правда, генерал. Из полисов или с Лубянки, мне неведомо. Года два или три назад, после смерти её матери, ушёл к молодой жене, чуть старше Лави, и с тех пор у неё с тёщей почти не бывает. Лави от такой жизни давно плющит, но первый раз она вошла в депресняк – до крезов, понимаешь? – совсем не из-за отца. Её бабушка маме моей по дружбе рассказала – они давно на классической музыке сошлись и к тому же в одну церковь ходят, но не важно, – Нот остановился у окна и медленно провёл пальцами по заиндевевшему краю стекла. – Знаешь, у меня до сих пор кровь леденеет… Лави было восемнадцать, только что в Ин-яз поступила. Красивая, умная, все в неё влюблялись. Один художник тоже влюбился, немного безумный, как бывает у талантливых людей. Добрый был, много старше неё и, как видно, очень одинокий. Дарил ей свои рисунки – симпатичные пейзажики с церквушками-деревушками – и всё хотел её портрет написать, умолял в мастерскую к нему прийти, позировать.
Она отнекивалась, смеялась. То ли он ликом ей не показался, то ли считала его шизиком, то ли папа не одобрил – неизвестно. Когда Лави дала ему понять, что знакомство закончено, он, – его звали, кажется, Сигарёв – словно с ума сошёл. Начал носиться по Москве, по друзьям, знакомым. Накануне Нового года стал всех обзванивать и умолять, чтобы к нему в гости приехали, хоть кто-нибудь. Никто не понимал, что с ним, но не придали значения. Одни отказались, кого-то дома не было, кто-то сказал, что приедет сразу после праздников. И к себе его тоже никто не пригласил. Такие друзья оказались… А после Нового года, когда начали к нему названивать, выяснилось, что он пропал. Мастерская открыта, а его нет. Много дней его искали – с милицией, в розыск объявили. И нашли в лесу, недалеко от Москвы, насмерть замерзшим. Говорят, рядом на снегу валялась папка для рисунков и лист с начатым женским портретом. На нём карандашом было косо написано много раз одно и то же: «А любовь не умирает. А любовь не умирает…» Представляю, такие корявые, друг на друга налезшие буквы.
Сва шумно выдохнул и, согнувшись в кресле, закрыл лицо:
– Ужас!