Однако наше железнодорожное счастье длилось, обычно, недолго. В свете станционного фонаря появлялась хромоногая коренастая фигура. Грозно размахивая увесистой тростью, к нам приближался директор приюта Матвей Петрович Сердюк…
Надо сказать, Матвей Петрович весьма соответствовал своей фамилии. Мрачная сердитая маска никогда не покидала его лица. Одевался он всегда столь же строго. Френч военного образца, широкие штаны – галифе, заправленные в начищенные до ослепительного блеска хромовые сапоги – все указывало на его боевое прошлое. Мы слышали, что из-за полученного ранения он был вынужден оставить службу в армии, и лет пять назад на наше несчастье возглавил Бугучанский приют.
Матвей Петрович обладал громовым голосом, от которого кровь стыла в венах и тряслись наши детские поджилки. Когда он распекал очередного провинившегося шалунишку, стены приюта содрогались, с потолка сыпалась штукатурка и звенели стекла в окнах директорского кабинета. После взбучки бледный, как полотно проказник на полусогнутых ногах выходил от Сердюка, и всю последующую неделю вел себя тише воды и ниже травы, стараясь не попадаться ему на глаза.
Но пуще громоподобного голоса Матвея Петровича мы боялись его массивной трости, которой он размахивал всякий раз, находясь в гневе. Ею, сделанной из цельного массива дуба, с металлическим набалдашником в форме лошадиной головы, можно было крушить стены, таранить ворота крепостей и пробивать танковую броню. Бывало нам казалось, что еще секунда, и эта трость-палица всем своим весом обрушится на наши головы. Однако лишь только свист от проносившейся над нами дубинки с металлической лошадью на конце указывал на ее участие в трудном процессе нашего воспитания…
Появившись на ночном станционном перроне, Матвей Петрович еще издали начинал нас песочить, называя «бесстыдниками», «шалопаями» и «предателями». Даже проходивший в тот момент мимо паровоз не мог заглушить трубного голоса Сердюка, покрывавшего своими раскатами притихшие окрестности.
Мы, виновато опустив головы, вставали со скамейки, вздыхали, провожая грустными взглядами огни уходящего поезда, и, как побитые дворняги, плелись за Сердюком обратно в приют.
Однажды теплым июньским вечером, когда воспитанники приюта уже попрятались под своими сиротскими одеялами, а старик-сторож подслеповатый и глуховатый дядя Федор, обойдя вверенную территорию,