– А не заболеет твой специалист от употреблени гов… то есть колбасы в пищу?
– Заболеет, вылечим, у меня ветеринар знакомый есть. Разве собака сильно отличается от человека?
– Я тоже считаю, что собака совсем не отличается от такого человека, а если и отличается, то в лучшую сторону.
Иван Магометович вдруг сообразил, что я заговариваю ему зубы.
– А ну, отваливай, Семен, а то и впрямь вмажу.
– Вещи забрать можно? – смиренно попросил я.
– Нет у тебя тут никаких вещей. Ты мне должен остался. Будешь еще приставать, получишь по рогам в порядке возврата долгов.
Я не стал испытывать судьбу и быстро ретировался, как принц Евгений Савойский при явном превосходстве вражеской артиллерии. А в условиях дикого капитализма кулаки Магометыча поядренее многих ядер будут. Может, он насчет измены его подруги боевой что-то пронюхал. Или почувствовал. Настоящий вождь всегда всё чувствует нутром.
– Прощай, Сидящий Бык, у тебя продолжается испытание властью, – сказал я напоследок. – Я ухожу к духам предков. Не пускай дым из ноздрей, пока я не удалюсь на достаточное расстояние. Отдай мой вампум и мои мокасины лучшему воину племени.
Сальдо оказалось неутешительным. В результате «повышения по службе» я остался даже без сапог и ватника. Но не мог же я господину инженеру вчера утром сказать: «Погоди немного, я пока соберу свои манатки». А потом еще с мешком смрадного шматья полез бы к нему в лимузин… Теперь у меня одна дорога – на городскую свалку. Там тоже работает несколько артелей, не считая диких собирателей. В артель могут не принять, у них там менеджер по персоналу работает лучше, чем в иных корпорациях, а дикие собиратели долго не живут. Артельщики просто уничтожают своих диких собратьев, как кроманьонцы уничтожали неандертальцев, потому что те снижали им норму прибыли. Совпадает даже момент каннибализма. Правда кроманьонцы напрямую ели неандертальцев, а артельщики перерабатывают диких собирателей на механохимических мусороперерабатывающих фабриках в корм для свиней, а употребляют уже ветчину и бекон, получившиеся из свиней…
До свалки топать километров пятнадцать, да еще под дождем, в дареных полуботиночках. Осень. Осень жизни. Осень мира. Надо благодарно принимать. Вот муть. Я, как облетевший лист, который не нужен дереву, потому что скоро зима. А весной появятся новые листья. Утешает? Не очень. У меня тоже были времена ничего, особенно до войны. Дом, теплый сортир, любящая жена (ну, это я слегка преувеличиваю). Сынок Егорушка звал именно меня, а не какого-то дядю, папой. А я еще гневил небеса, жаловался. Жизнь была нормальней некуда: разнообразные хобби, интересная высокооплачиваемая