Однако после моего возвращения из Берлина он вдруг стал казаться плоским, скучным и неинтересным. Его можно рассматривать, изучать, в нём можно было даже жить, но лишь до поры до времени. Но он был настолько прогнозируемым, что дальнейшее существование потеряло для меня смысл и комфортность. Не было здесь скрытой энергетики, подтекста, а значит высокого предназначения, а главное – связи с космосом. Эта тихая пристань для души, которую я выстроил для себя, этот удобный декоративный мирок теперь разваливался, как карточный домик, а жизнь моя, бывшая до этого пустой и никчёмной, теперь вдруг преобразилась, приобретая новые краски, звучание и смысл.
И тут меня пронзила мысль о Викторе Толмачёве, о его по сути предсмертной просьбе – передать бандероль его дальней родственнице графине Вере Лурье из предместья Берлина, о навязанной мне бандероли с какими-то документами, предметами.
– Господи! – всколыхнулся я. – Что я сижу?..
Свёрток со сногсшибательным презентом графини Лурье у меня дома, да так надёжно спрятан в закромах квартиры, что никто не доберется до тайника, если даже и взломает дверь.
Поднял трубку, набрал номер домашнего телефона Толмачёвых. И только тут сообразил, что в такую рань все ещё спят, но трубку на том конце уже подняли.
– Алло? – спросил незнакомый женский голос.
– Извините, я так рано, – потерянно проговорил я и добавил: – Я по поводу Виктора?
Молчание продолжалось недолго, наконец, на другом конце женский голос сухо произнес:
– Виктора больше нет, он скоропостижно скончался.
– Скончался? – глупо повторил я и добавил: – Не подскажите, где его похоронили?
– На Ваганьковском кладбище, возле колумбария, – и в телефоне запикали частые гудки.
Дверь скрипнула, в комнату вошел шеф, мы с ним пожали друг другу руки.
– Как съездили в Берлин?
– Нормально, – односложно ответил я.
– Мгм… а что так рано? Вам ещё отдыхать пару дней – в счет праздника.
– Даже так, – неприкрыто обрадовался я. – Можно воспользоваться?
– Поступайте, как знаете, по своему усмотрению.
– Тогда всего хорошего, до понедельника…
Я машинально вышел на улицу, мимоходом думая, куда же пойти. Мои мысли были заняты сообщением о том, что Виктор похоронен на Ваганьковском кладбище; по-прежнему меня волновала дальнейшая судьба свёртка из предместья Берлина.
Было ещё рано; и я зашагал в направлении Тверской улицы и далее – к Манежной площади. Город уже кишел туристами. Вечно улыбающиеся японцы, увешанные фотои киноаппаратурой, беспардонные и сытые американцы, громко лающие на своём искаженном английском, правильные до тошноты немцы.
Я выбрался из толпы, свернул к метро и проехал до остановки «Улица 1905 года».
Поднявшись по эскалатору метро, я направился дворами к старинному погосту. И вскоре вышел