– Венгерский, – говорит он, видя моё недоумение. – Обратишься в бюро технического перевода. А сейчас просто посмотри картинки.
Пока я занята разглядыванием статьи, он заканчивает разговор со своим собеседником.
– Ну, что же, Леонид Валерьянович. Через два месяца жду тебя с восьмой главой. Издательство уже включило нашу книгу в план, так что назад пути нет. Когда у тебя самолёт?
Он выбирается из-за стола, и оба ненадолго выходят из кабинета. Этого времени мне хватает, чтобы расстегнуть верхнюю пуговку на блузке. Теперь в определённой позе будет как бы случайно виден краешек моей шикарной добычи из «Лейпцига».
Этот краешек производит на впечатлительного Кащероносцева такое воздействие, что всё остальное ему загорается увидеть немедленно. Это нетерпение маститого учёного, престижного лауреата и автора ряда монографий, очень льстит, и я позволяю себе пребывать в ритуальном смущении не более двадцати секунд, по истечении которых тут же оказываюсь в лауреатовской «Волге». Краткая поездка по Москве, великолепный ужин в «Будапеште» – и вот мы уже потягиваем красное вино, нежась в огромной сверкающей ванне, установленной в его квартире. Он разглядывает меня во все глаза, в которых я вижу неподдельное восхищение и прямо-таки мальчишеский блеск. Возношусь в небеса и наслаждаюсь возникшим при этом лёгким кружением головы.
В массивную дверь ванной стучат, и слышится голос – низкий, но женский:
– Василий!
Душа уходит в пятки, но он берёт меня за неё и, легонько сжимая, громко интересуется:
– Что тебе, Роза?
В дверь протискивается пожилая женщина в замурзанном шёлковом халате и с потухшей папиросой между коричневыми пальцами.
– Нигде не могу найти справочник Корнов. Куда ты его задевал?
– Посмотри в правой тумбе стола, – говорит он, продолжая гладить мои щиколотки. – И закрой скорее дверь: холодом тянет.
– Что за привычка засовывать в свой стол общую литературу! – ворчит Роза и уходит, плотно закрыв за собою дверь.
– Моя жена, – отвечает он моему взъерошенному взгляду. – Не бойся, она не будет нас травить или резать кухонным ножом. Она смирная.
Он вылезает из ванны и, наклонившись, подхватывает меня на руки. Вода хлещет с нас прямо на кафельный пол. Струится на паркет. Капает на ковёр. Когда это меня так носили в последний раз? Только в детстве. Папа. Мой бедный папочка…
Постель у него очень дорогая, с красивой узорной каймой (столица!) Но при этом могла бы быть и поопрятнее. Мягкий свет ночника не раздражает глаз. Он продолжает разглядывать и будоражить меня, и я то там, то тут чувствую непривычные прикосновения сплошь устланного волосами тела. То, ради чего всё затевалось, происходит только утром, когда уже не остаётся никакого терпения, и я, не в силах сдерживаться, оглашаю комнату таким истерическим криком, от которого самой становится