– И вот… Раз, два, три!
– Э-э-э… э-Э-Э-ЭХХХь!
Натужно кряхтя, Бернардо поднял бочку над головой – лодка опасно раскачивалась, он тоже раскачивался, балансировал, пытаясь устоять, – и швырнул. Бочка, царапнув по самому краю вельса, рухнула в воду, его с ног до головы окатило брызгами, и он, в свою очередь, с размаху грохнулся на дно лодки. Канат и сигнальный линь, увлекаемые уходившей под воду бочкой, стремительно разматывались. Он ухватил канат, перекинул через уключину. Лодку болтало из стороны в сторону. Равновесие, напомнил себе Бернардо. Что-то там со сторонами.
Бернардо откинулся, лодка угомонилась, и он принялся равномерно стравливать канат. Когда под воду ушло футов тридцать, он придержал канат и дернул за линь. Туман рассеивался. Он ждал ответа, но линь оставался провисшим. Сначала был бух. Потом – плюх. Был ли между этими звуками еще какой-то третий звук? Слабый сигнал, угнездившийся между бухом и плюхом? Секунды тянулись, тянулись, и Бернардо забеспокоился. Спуск прошел отнюдь не так гладко, как ожидалось. Это была идея Сальвестро – раскачивать бочку на канате. Когда бочка ударилась о мачту, он увидел, что к окошку прижимается искаженное яростью лицо – Сальвестро что-то там кричал. Возбужденный, он тоже что-то проорал в ответ и просто швырнул дурацкую бочку в воду: это уже было его собственное решение. Плохо, что она при этом ударилась о борт… Он снова дернул за линь, настойчивее. Этот второй глухой звук – не могло ли это быть хрустом ломающихся о стенки костей, черепа, раскалывающегося о клепку бочки?… Бернардо замер. Ах, если бы Сальвестро был с ним здесь, в лодке, и, как обычно, направлял, командовал, говорил, что делать, а не скрылся под водой, – не спросишь, не поговоришь! Небось уже и помер, так что помощи никакой не дождешься. Сальвестро затащил его на этот гадкий островок, затеял эту дурацкую экспедицию и теперь, когда все пошло наперекосяк, бросил его одного! Вот именно: это Сальвестро во всем виноват, а он, Бернардо, тут ни при чем. И Бернардо уже приготовился тащить наверх плавучий гроб, как вдруг снизу, из страшной глубины, пришел слабый ответ: линь дернулся. Он принялся лихорадочно дергать веревку… Сколько раз дернулся линь? Один, что ли? А один, припомнил он, означает «ниже».
Бу-у-бу-ум!.. Содрогнулись от удара глубины, заколыхались на каменистом дне водоросли. Звуковые волны разбежались, растворились, утихли. Что-то спускается. Вода у поверхности возмутилась, но пересилила себя, сдержалась, не позволила разволноваться немногочисленным ныне подводным обитателям. Рыбьи косяки уже ушли вдоль берега к западу, покинув те края, где мечут икру, чтобы провести зиму на более привольных шельфах Бельта. Остались одни убогие: недокормленные мальки, старые да больные рыбы, и все они бросились врассыпную, когда в их владения вторгся незваный гость. Холодные массы воздуха продвигаются на юг, и первые зимние штормы, первые языки северных течений выхлебывают остатки осеннего тепла. Тощает, хиреет, обессилевает море. Маленькие рыбешки замерзают. Старые рыбы умирают. Больные слабеют и опускаются ко дну. А там,