– И ты за долг его убил, или что?
– Да, да. [Он отдавать] не хотел, он сказал: не дам, а он мог бы. И за картами все смотрели, все знали, что он мне должен. Там есть смотрящий за картами, специальный есть человек, который смотрит, кто как играет, кто кому. И проценты плотишь на общак – ну, сколько ты выиграешь, допустим. Ему отдаёшь – он на больничку или куда-то это посылает.
– А ты помнишь, какую сумму он тебе задолжал?
– Мало вообще, рублей семьсот, это было где-то в девяносто пятом году, примерно вот так. Меня осудили в девяносто восьмом, добавили, два года я сидел под крышей, ну пока там крутили это, вертели. Я в отказе был, ну и всё равно залепили так. Два года отсидел я, а один год я сидел один в камере. Я там Библию читал, Коран читал, всё читал. Просто бывает в голове с ума сходишь от одиночества, сидишь вот так ночью, не спишь – какой сон, на хуй? На прогулках только в одиночку и так год, потом перевели в общую уже, со всеми.
Тогда знаешь как было, если честно? Места мало, допустим, если человек двадцать в одной камере должно быть, а забивали человек семьдесят-восемьдесят. Прямо у дверей – лето было, у дверей вот лежишь раздетый, дышишь, не можешь дышать уже. По сменам, по три смены мы спали. Вот он два часа поспит, встал, пошёл, ты поспал, встал, пошёл…
Ну, драк не было, а разборки были. Кто за что сидит, кто откуда, кто чего, кто пожизненно. Обижен в одну сторону, есть красные, которые заходят с хаты, на ментов как бы работают. Они говорят: кто? И он ничего не говорит, но там малявка приходит, прислали малявку: кто пришёл, кто не пришёл, кто есть, кто нет – там сразу узнают. Малявка: пишут бумагу, посылают в каждую камеру, если кабура открыта, если не открыта – через окно. Через окно верёвку подтягиваешь, это конь называется.
Когда вычисляют, кто он, может быть, да – пизды получит. Там не такой беспредел, ну, может, раз выебут, скажут: знай своё место просто. Раз красный, надо было сразу сказать, если сразу сказал бы – все знают, кто он есть. А если не сказал, вычислят вот – получишь своё. В то время сначала очень плохо кормили, кусок хлеба, сечка на воде [показывает маленький кусок хлеба]. Потом уже добавили, вот такой кусок давали [показывает кусок размером побольше], потом уже начали рыбу давать.
Вот в последнее время, в две тысяче десятом последний раз я сидел: винегрет, рыба солёная – там, бля, на воле так не пожрёшь, как там жрёшь. Сейчас живут там вот так, вообще нормально кормят. А раньше: сколько можно эту сечку жрать на воде? Другой раз не идёшь в столовую даже. А потом обязаловка была, заставляли: хочешь есть, не хочешь есть – ты должен строиться и идти на столовую. Не хочешь – по хую! А сейчас нет, смотря где сидишь, смотря в какой зоне.
– У тебя, где ты сидел, какая зона была, какая считалась?
– Чёрная зона была.
– Воровская. Там строгий режим был или обычный?
– Сначала был усиленный, я сразу попал на усиленный. А потом уже, когда я раскрутился, убил этого – и в строгий режим. Я на полосатых не был, но я знаю об этом.