Дворник принёс сдачу. Чуркин попросил его посадить около больной какую-либо женщину, что тот и обещал.
Каторжник прислал мужичка сказать, что лошади готовы, и разбойник вышел из комнаты вместе с дворником.
– Вы уж, купец, там не долго прохлаждайтесь-то, работница у меня одна, ей некогда быть долго около твоей жены.
– Мы живо вернемся, ответил тот и очутился на дворе.
– Поживей, атаман, садись, смеркаться уж начинает, – шепотом говорил Осип, боясь, чтобы Чуркин не воротился назад.
Через несколько минут их уже не было на дворе.
Глава 135.
Дворник прислал к больной женщине кухарку, которая, войдя в комнату, перекрестилась и тихонько придвинулась к кроватке Прасковьи Максимовны, оглядела страдалицу и, покачав годовой, подумала: «Эх, как захворала то, сердечная». Больная продолжала метаться в жару и шептала какие-то бессвязные слова.
Судя по одежде несчастной красавицы, кухарка заключила, что она принадлежала к богатому семейству и, не долго думая, начала осматривать карманы надетого на больной платья, но, к прискорбию своему, кроме одной записочки, не нашла в них ничего, и грамотку эту положила туда, откуда её взяла.
Прошло более часа после отъезда постояльца, отправившегося отыскивать фельдшера, но не возвращавшегося. Дворник поминутно поглядывал в окно, поджидая его, наконец, видя, что постоялец не едет, пошёл в комнату больной и сказал кухарке:
– Марфа, ступай в избу и накрывай на стол, извозчики приехали, а я пока здесь побуду.
Кухарка молча вышла. Дворник сел у окна и снова начал глядеть на улицу. Прошло ещё два часа, а постояльца не было; с больной делалось всё хуже и хуже: бред усиливался и содержателю постоялого двора сделалось даже жутко. «Ну что, если она умрёт? Хлопот больших мне наделает», – мыслил он, глядя на больную.
– Клим Потапыч, чего ты здесь сидишь? Ступай, там овса требуют, – сказала вошедшая пожилых лет худощавая женщина, жена дворника, обращаясь к нему.
– Оставить нельзя: того гляди, что с постели грохнется; видишь, как она кидается, – ответил он.
– Больно ты уж к чужим бабам жалостлив, а вот, когда я захвораю, тогда ко мне и не подойдёшь, – пеняла она ему.
– Ты свой человек, за тобой всегда уход есть, а это чужая, просили за ней поглядеть.
– Кто просил-то?
– Постоялец, купец, надо быть, он за фельдшером уехал.
– Ну, и сиди, дожидайся его, а своё дело упускай. Ступай, говорю, отпусти мужикам овса и сена.
– А ты здесь пока побудь?
– Ладно, ступай, нечего чесаться-то.
Клим Потапыч отправился; через пять минут следом за ним вышла и дворничиха, не пожелавшая оставаться при незнакомой ей страдалице.
Тёмная непроглядная ночь царила в слободке; поднялась, непогода; ветер, как зверь, силился ворваться в окна комнатки умирающей Прасковьи Максимовны, на лице которой уже виднелись признаки смерти; глаза её были