Пауза, последовавшая за этим, была такой же густой, как сумерки в комнате.
Близился вечер. Солнце садилось. Колокола обители звонили, собирая людей к молитве перед ужином. Жизнь для большинства продолжала идти привычным ходом.
– Я – должна? – глухим эхом откликнулась Гаитэ. – Что-то должна моей семье? Да разве?! Они все отреклись от меня словно от прокажённой. Хотя нормальные семьи и от прокажённых ведь не отрекаются? Прошло столько лет! Никто из них ни разу обо мне не вспомнил. К тому же, возможно, вам не известно? Но я уже не просто послушница – я приняла обет.
– Из любых правил есть исключения, – решительно возразил граф Фейрас. – Отец Ксантий подпишет буллу, дозволяющую вам оставить Духовную Стезю и вернуться к мирской жизни. С учётом сложившихся обстоятельств это ваш долг.
– Чтобы вы тут не говорили, какие бы буллы не подписывали – я никуда не поеду! Не вам решать, ясно?
– Возможно, после аудиенции с отцом Ксантием, вы передумаете?
– Как погляжу, вы не теряли времени даром? Успели спеться с отцом Ксантием? А вы все отдаёте себе отчёт в том, что я вряд ли пожелаю заменить для вас мою мать?
– Буду питать надежду, что после разговора с отцом Ксантием вы измените решение. А пока доброй ночи, госпожа.
Гаитэ, не отвечая, вышла из кельи, с трудом сдерживаясь, чтобы не хлопнуть дверью. Чувства, кипевшие в её душе, вряд ли можно было назвать добрыми.
Стараясь остудить разгорячённую голову, она прижалась пылающим лбом к камням, успевшим за века накопить в себя немало отрезвляющего холода.
Слаб человек иначе он не был бы человеком. За десять лет дочь так и не нашла в себе силы простить мать. Обиженные люди всегда хотят воздаяния как высшей справедливости.
И вот, всё вроде бы случилось так, словно сама судьба лично писала сценарий: Гаитэ в Храм везли в серебряной клетке (считалось, что серебро ограничивает силу нечисти), а Стелла покатилась в столицу в золотой; дочь всю дорогу испытывала страх перед костром, но и мать должна была не меньше дочери бояться неизвестности. Око за око? Да! Так почему Гаитэ не чувствует себя удовлетворённой?
Может быть, потому, что в глубине своего сердца она всегда хотела, чтобы мать пожалела о своём выборе и раскаялась? Не воздаяния желала Гаитэ, а примирения. А его так и не случилось.
А сердце, по-прежнему обливаясь кровью, жаждет любви. Словно не было всех этих лет, когда не раз и не два приходилось глядеть в глаза смерти, когда Гаитэ промывала кровоточащие язвы, к которым не решались прикоснуться другие, заживляла ожоги, сращивала кости, говорила с духами.
И вот, стоило появиться посланнику матери, как старые раны вновь начали кровоточить, превращая её в маленькую, раненную жестокостью самых близких людей, девочку.
После всего случившегося, неужели ей вот так просто взять и вернуться к мирской жизни? Что скрывать, было время, когда это являлось заветным желанием Гаитэ, но теперь перспектива шагнуть в