– Подойди-ка сюда, но только – повторяю – ничего не трогай.
Рене осторожно подошел и вытянул шею – на дне ящичка лежали три одинаковых перстня с розовым камнем, точь-в-точь такие, как был у него.
– Выбирай любой, – разрешил Десэ.
– Это что – копии? – удивился Рене.
– Отчего же, оригиналы. Как думаешь, откуда они берутся? Неужели твой отец заказывает подобные вещи у обычного жидовского ювелира? Вот еще какая штучка есть, – Десэ из глубины ящичка извлек изящный рубиновый крест, раскрыл его – внутри крест оказался полым, – в нем, по-хорошему, должна помещаться капсула, – пояснил он. Десэ спрятал крест, взял один из перстней и сам надел на палец оцепеневшего Рене:
– А теперь, малыш, как и принято в вашей благородной рыцарской семье – сам сочини для него начинку. И постарайся успеть, пока не затеплится заря.
Наутро Рене явился во дворец, на дежурство в царицыных покоях – с чугунной после бессонной ночи головой и с небольшим опозданием. Иоганн Бергхольц, еще один ночной искатель приключений, уже поджидал его возле дверей, задумчиво подпиливая розовые ногти.
– Хозяйка – там? – шепотом спросил Рене.
– На месте, – кивнул Бергхольц и спрятал пилочку.
– Ругается на меня?
– Наоборот, поет, – отвечал Бергхольц, – разве что спросила – где мой Красавчик, на какую фифу он меня променял?
– Шутишь? – Рене прижался ухом к двери – в покоях действительно слышалось жизнерадостное, хотя и несколько фальшивое пение.
– Не-а, – с наигранной серьезностью отвечал Бергхольц, – Нисколечко.
Рене вовремя отстранился от двери – в покои проследовал величественный, молочно-золотой Виллим Иванович де Монэ с пухлой папкой в руке, и Рене распахнул перед ним створку двери:
– Доброе утро, Виллим Иванович. Как спалось?
– Привет, Красавчик, – Виллим Иванович потрепал Рене по щеке, и вгляделся в него, прищурившись, – ему очень нравилась собственная молодая копия, – Спал омерзительно, никак не мог подобрать рифму к слову «рудольштадт». И понесло старого дурака стихи сочинять, как будто дел без этого мало…
– Кронштадт, – подсказал было Рене, но Виллим Иванович отмахнулся:
– Хоть ты не издевайся, – и прошел со своей папкой в покои.
– Вот почему он тебя помнит, а меня нет? – огорчился Бергхольц.
– Потому что они друзья с моим Гасси, – утешил Рене, – Как ты проигрыш собираешься отдавать, наперсник разврата?
– Папи, – закатил глаза Бергхольц, – хоть он и всыплет мне дома по первое число. А тебя кто спасет – твой Гасси?
– Пока Гасси ходит со своим адъютантским стеком – я не пророню ему ни слова. Неохота сделаться похожим на полосатую лошадь – зебру. Гасси сначала бьет, а потом только думает. Вот, – Рене кивнул на дверь, ведущую в покои, – те две персоны, на которых вся моя надежда.
– И не страшно