– Если ты вдруг когда-нибудь встретишь Чака, скажи, что я жду его здесь. Я хочу попросить прощения. Чарльз Николетти. Его все знают. Он плохой парень, но тебе ничего не сделает, не бойся. Ты понимаешь, что я говорю?
– Томми ждёт Чаки, – хруст яблока. – Томми просит прощения. Томми вёл себя плохо?– вопросительный взгляд черных глаз.
– Да, да! – я уже исходил на крик. – Томми вёл себя очень плохо. Ты даже не можешь себе представить, как плохо. Пожалуйста! Пожалуйста!
Я сполз на колени.
– Поищи Чаки.
– Хорошо, – хруст яблока, – Поищу. Ты только сиди здесь. А я поищу. Пока-пока. – сказал малой и побежал с холма, маша кому-то рукой.
Правду говорил мой учитель математики, дурак я, круглый дурак. Послал ребятёнка искать Чака. Куда послал? Зачем?
Не найдёт ведь. Времени много прошло.
Я умер, наверное. А Чаку уже лет пятьдесят было, когда я его… Когда он меня…
Я тут ведь многое запамятовал. Как в школу ходил помню, будто вчера было, а вкус сигарет забыл начисто. Не уверен теперь, что мне бы понравилось.
Здесь время идет странно. Домой пора, солнце садится. Просидел весь день даже без удочки.
Босые ноги опускаются на прогретый чуть влажный песок. Кажется, кто-то меня зовет. Не кажется.
– Томми! То-о-о-оми!
С холма со стороны дома спускаются двое, припаркованный рядом чёрный кадиллак блестит крышей под лучами закатного солнышка. Они глядят в мою сторону, но не видят меня.
Тот, который пониже, в шляпе говорит другому: «Опоздали».
Да, это же Сэм!
А второй не успокаивается, его голос дрожит, он сбегает вниз, выкликивая моё имя. Я не верю, но вскакиваю, будто бревно подо мной раскалилось.
Кричу «Я тут!», размахиваю руками и бегу вперёд, бегу так быстро, как никогда ещё не бегал.
Ещё раз кричу «Чаки! Я тут!»
Глаза щиплет, всё расплывается, сводит челюсть.
Твержу про себя «Крутые не плачут! Нет! Нет! Не плачут!» Энергично работаю локтями, это помогает бежать. Наконец мы встречаемся. Я утыкаюсь ему в живот, обнимаю. Он кладет руки мне на плечи. Сэм там сзади что-то говорит про непослушных детей.
А я рыдаю и никак не могу успокоиться.
– Ну, же, Томми. Всё хорошо, – голос Чаки. Поднимаю глаза, он постарел.
– Это ведь всё понарошку? Это ведь всё неправда?
Он улыбается, обнимает меня крепче.
– Понарошку, – говорит он.
Я делаю вид, что верю.
Почему дети знают, когда взрослые врут?
Волчица
Бег.
Мышцы горят. Радость движения переполняет и плещется искорками в глазах, растекается солью на шершавом языке, трещит электричеством на белых шкурах волков.
Снег.
Иногда он мягкий, как покрывало и блестит, сотнями тысяч звездочек, а иногда такой как сейчас. Слежавшийся, твердый, прочный. Хрустнет и лапы уходят вниз в холодную негу.