Зато теперь Геббельс, выполняя категорический приказ фюрера, ездил только на этом «мерсе», чьи бронестекла трехсантиметровой толщины надежно охраняли его от дорогих, но, увы, не всегда адекватных берлинцев.
«Маленький доктор», как за глаза называли Геббельса товарищи по партии, только за несколько часов до отправления в Шпортпаласт почувствовал, что душа его снова наливается горячей живой кровью.
Весть о капитуляции 6-й армии Паулюса сперва превратила ее в бесформенное облако иприта, а затем в безжизненную вулканическую породу. Сугубо цивильный, Геббельс даже представить себе не мог, какое адское пламя бушует в далекой приволжской степи.
– Будем ли мы удерживать Сталинград любой ценой? – спросил его в декабре вернувшийся с фронта ближайший помощник Фритцше.
– О да, конечно! – без тени сомнения ответил он. – Ведь на карту поставлена репутация фюрера как стратега. Нам не следует вмешиваться и путать его планы!
Как глупо! В последнее время он совершает одну ошибку за другой! Как можно было связывать репутацию фюрера с судьбой одной-единственной, пусть даже Сталинградской, битвы! Битва проиграна и… что теперь?! Что теперь должен благодаря ему подумать Фритцше?! А главное, что должен подумать о фюрере он сам, рейхсминистр, доктор Геббельс?!
Ну нет! Он – не Алеша Карамазов («маленький доктор» Достоевского обожал)! Тот легко разуверился в своем духовном отце сразу же после его смерти при первом же запахе тленья. Потом он точно так же разуверился и в своем русском боге. Но он, Геббельс, не русский и не православный, а Адольф Гитлер – не варварский славянский бог!
Еще на пороге своего дома он велел шоферу немного покружить по городу. Перед выступлением в Шпортпаласте требовалось укрепить дух до твердости меча нибелунга.
– Это будет мой Сталинград! – почти набожно прошептал откровенный безбожник Геббельс и, заметив, что его помощники удивленно напряглись, уже отчетливо добавил: – Они разгромили нас там, а я разгромлю их тут!
О, он еще никогда так тщательно не готовил свою речь! Просто одержимо, как будто самую последнюю в своей жизни. При одной мысли об этом ему становилось не по себе. Обычно речи надиктовывались со сжатых до предела конспектов. В них в зависимости от степени важности те или иные места были выделены красным, зеленым или желтым карандашом. Но в этот раз Геббельс собственноручно написал всю речь, без помощников и даже без стенографиста. Потом вымарал большую часть и переписал набело, вгрызаясь в каждое слово. И лишь к четырем часам утра речь для Шпортпаласта была наконец готова.
В течение нескольких часов он страницу за страницей передавал ее в комнату помощников, где два стенографиста ее лихорадочно печатали.
Получив назад последнюю страницу, Геббельс, в шикарном шелковом халате, окинул всех торжествующим взглядом:
– Ну как вам, нравится? – и, не обращая внимания на бурные поздравления, крикнул: –