не могли покорить Ермака, переплыв на пирогах эту гребаную Ангару и по-пластунски пробраться до Урала, да, продолжал рассказывать сам себе Роман, и все слушали, как на цыпочках, как когда на цыпочках выходят уши, и слушают, прижимаясь к замочным скважинам, что там еще что-то стучит, что-то бьется, там давно, на Ангаре, рассказывал Док, как ВТ отходил и они догоняли этот теплоходик на моторной лодке, как в старых американских фильмах, и с первого раза удалось только забросить вещи и относило, крутая была волна на Хуанпу и течение быстрое – не ври, дон Хренаро не покончил с собой, он любил жизнь, он знал, что в каждом человеке сходится земля и небо – и тогда зашли на второй вираж и я прыгнул, и уцепился и висел, и его – меня – вытянули матросы, и это было на самом деле, а не какая-то там потусторонняя херня, а дон Хренаро не успел, лодку уже относило, и он прыгал снова на третьем вираже – в высоту, Хренаро любил высоту – у каждого человека есть своя родина, где все, что он делает невинно, как говорил Музиль, а тело мое огромное, и зовут меня Док, да, Док, и у меня все есть, да, и студия, и сайты, и фейсбук, и эфир, и лунный свет, и Машка, и китаянка, ну хорошо, ладно, китаянки нет, но зато есть иконостас и доллары, что я не просто работа, что я потратил свою жизнь на результат, нет, у меня была Ангара, и зря ты разбил зеркало и перемешал, и еще… да, это, конечно, печально, но факт, дон Хренаро действительно разбился на мотоцикле, а ты, Роман, ты просто слишком любил его, хотя тебе следовало бы любить прежде всего меня, Дока, сердечного твоего врача-палача, который по-прежнему обожает тебя, мерзавца…
Роман вырвался, шлагбаум со злостью хлопнул по фишке – у, сука, опять не поймал! – защелкнулась перекладина за спиной мотоциклиста, и как будто «ямаха» был живым, таким сверкающим спортивным кузнечиком, который выпрыгнул из банки или из банка, да на хер кредиты, и китайская девочка стояла уже с поднятой рукой, голая выбритая подмышка, выхваченная фарой, подбросить ее до метро, подбросить подмышку до метро?
Глава 4
Китаянка
Беатриче и в самом деле оказалась маленькая, уютная, и, как в чайной ложке, поместилась на заднем сидении «ямахи». И как это ее выпустили в ночь родители, отправили за молоком? – была мысль. «Мне до метро». – «Если не боишься, садись». Так и поехали. «Держись крепче, а лучше прижмись». Луна накрывала и соскальзывала, обливала, капала на дорогу и оставалась лежать лунными лужами, а мотоцикл с Романом и с китаянкой уносился в ночь, потому что он был не педофил (да не мотоцикл, а Роман!), хотя он и любил все неправильное, например, ехать по встречной полосе, разумеется, когда не было машин, любил разрываться от противоречий, выходить за грани, быть собой и одновременно не собой, как будто давно уже путешествовал в каком-то бардо тёдол, и все хотел и все никак не мог родиться заново, родиться по настоящему. Да и кто ж его знает, что это такое – по-настоящему?
– Почему ты такая маленькая?
– Я не маленькая, я скоро вырасту.
– У тебя бантики и платьице.
– Меня послали за молоком.
– Зачем обманывать? Ты мыла пол.
– Откуда
