– Кто же тогда победил, Нгуен?
– Вот ты и победил. Ты – богатый, здоровый, с молодой женой – ты и победил. Ты победил!? Как ты мог победить? Разве это была твоя война?
– Мы были солдатами, Нгуен.
– Да. Мы были солдатами, Саня. Солдаты победителями не бывают.
Старик замолчал и сник. По потухшим глазам было понятно, что говорить он больше не будет. Он не пошевелился, не повернул голову, когда Александр встал и, пошатываясь, вышел, а всё так же безучастно и неподвижно сидел, уставив невидящий взгляд – то ли в далёкое прошлое, то ли в уже понятное и близкое будущее.
Когда Александр вышел из хижины, Маша весело играла с двумя мальчишками в какую-то игру. Они бросали по очереди гладко обточенные камушки в деревянную фигурку, стоящую в расчерченном на земле квадрате. Смысла игры Александр не уловил, но Маша, похоже, не понимая ни слова, правила знала или делала вид, что знает, и с азартом сражалась с пацанами на равных, ничуть не смущаясь тем, что до колик веселит их ошибками и по-женски неуклюжими бросками.
– Что я наделал, – вдруг подумал он.– Зачем я привязал к себе эту девочку? Что я могу ей дать? А ту, другую – Май – зачем? Маленькую, смешную Май? Она была такая смешная – даже когда она заплакала в первый раз – я сказал, что завтра улетаю – она плакала горько и безутешно, но глядя на неё, почему-то хотелось смеяться. Так бывает, когда плачут грудные дети: иногда их гримасы настолько комичны, что хоть и разрываешься от жалости, а смеёшься – ну, ничего с собой поделать не можешь – смешно и всё тут. Может, Маша послана, дана мне взамен Май? То есть я бросил – да будь ты честен сам с собой – предал одну, а взамен получил другую? У меня там что – блат в этом небесном генштабе? Как мне всё это: Май, Жека, Маша – сошло с рук? И Маша – что делать с ней? Ведь я её тоже потеряю.
Он лишь однажды, когда сделал ей предложение – сделал, как умел – хоть и пытался обойтись без купеческого шика, но все равно не удержался: луна, море шампанское – офицер же – вскользь, но упомянул, что детей у них не будет. Какие дети, когда тебе под шестьдесят? Она промолчала тогда, и он посчитал, что это условие принято. И вот сейчас, увидев, как радостно и увлечённо она играет с этими мальчишками, он понял, что снова ошибся.
Всю обратную дорогу он молчал. Она осторожно попыталась расспросить его о том, что произошло, кто этот человек, с которым он так долго разговаривал? Он отвечал односложно, невпопад и она, видя его настроение, вскоре замолчала тоже. А вечером за ужином, он неожиданно и страшно напился. Он заказывал и заказывал, а официант все приносил и приносил. И когда она поняла, что происходит, и попыталась остановить, увести его оттуда было поздно. Он её просто не видел, перестал замечать окружающих. Громко, сначала по-русски, а потом и вставляя вьетнамские слова, он спорил сам с собой, вернее с кем-то невидимым, кому он что-то доказывал, убеждал, перед кем за что-то извинялся. Речь его была обрывиста, не связана, часть фразы, должно