Заслуживают упоминания и остальные великие свершения. Под маской казуистики богословов скрывался большой вопрос одновременно практики и принципа: какое место следовало отвести в новом идеологическом единстве, приданном империи через официальное учреждение христианства, отклонению от христианских традиций, представлявшихся в общественно-политических, а также литургических и богословских реалиях? Церкви Сирии и Египта, например, отличались мощным налетом унаследованных представлений и обычаев, и принадлежавших эллинской культуре, и происходивших от популярных вероисповеданий тех районов. С учетом таких важных моментов становится легче объяснить, почему практический результат политики Константина в духовной сфере оказался меньшим, чем он рассчитывал. Участники того собора не смогли придумать буферную формулу для облегчения всеобщего примирения в духе компромисса. Отношение самого Константина к арианам в скором времени смягчилось (в конце-то концов, как раз арианский епископ окрестил его, когда он был при смерти), но противники Ария, во главе с самым последовательным их представителем епископом Афанасием Александрийским, оставались беспощадными к арианам. Когда Арий умер, этот спор еще продолжался, а в скором времени скончался и сам Константин. И все равно арианству не дано было прочно прижиться на Востоке. Своего окончательного успеха арианские миссионеры достигли среди германских племен Юго-Восточной России; воспринятому населением стран варваров арианству суждено было сохраняться на Западе до VII столетия.
Насколько неизбежным можно считать случившееся в конечном счете возвышение церкви? Гадание по этому поводу никакой пользы не принесет. Понятно, что, вразрез с существовавшей североафриканской христианской традицией, носители которой видели государство учреждением бесполезным, настолько безусловно важное явление, каким считается христианство, едва ли могло оставаться непризнанным гражданской властью. Кто-то должен был сделать первый шаг. Таким человеком, соединившим церковь и империю на все время существования самой империи, стал Константин. Его выбор оказался решающим в истории человечества. Больше всех от решения Константина выиграла церковь, ведь ее служители обрели благодать Рима. Внешне в империи мало что изменилось. Как бы там ни было, сыновей Константина воспитали христианами, и пусть даже хрупкость нового учреждения обнаружится вскоре после его смерти в 337 году, он все равно совершил решающий разрыв с традицией классического Рима. В конечном счете невольно он заложил основы христианской Европы и, тем самым, основы современного мира.
Одно из его решений, совсем чуть-чуть не такое долговечное по своему действию, было основание им «по промыслу Божиему», как он сказал, на территории древней греческой колонии Византий у входа