– Это, Лукман-бабай, о Батырджане…
– Ну! – сказал старик, умоляюще глядя в глаза председателю.
– Это, Лукман-бабай… Видишь ли, Батырджан ранен… и лежит в госпитале… Плохо…
– Договаривай!
Председатель положил бумажку на стол и медленно снял очки:
– Что сказать тебе, дедусь? Пока только это… Сам знаешь, война…
Судорога прошла по лицу старика, у него перехватило дыхание. С трудом выдавил:
– Батырджан… умер?
Суфиян опустил глаза. Взгляд старика тянул из него правду, как вытаскивают крепко заколоченный гвоздь. И Суфиян почувствовал, что нет сил скрывать. К обычно спокойному лицу его прилила кровь, сжатая в кулак рука легла на лоб:
– Проклятые… Ещё одного… Какого парня загубили!..
Какая-то женщина, чтобы не разрыдаться, выбежала из правления. Старик, медленно пятясь, опустился на скамью, но тут же быстро вскочил с неё:
– Нет, не может быть, это ложь! – Бессильно ударил палкой о пол. На какой-то миг он поверил в смерть Батырджана и тут же наотрез отказался от этой веры, не верил вопреки всему, назло.
Весть облетела деревню. Всем было жаль Батырджана, жаль стариков, и многие приходили сказать тёплые слова, утешить. Бабушка Шамсинур слегла, но старика даже такое тяжёлое известие не могло сбить с ног. «Нет, это ложь!» – говорил он и себе и людям. Лукман должен был отрицать – это упорное неверие было единственной его силой, способной противостоять горю. Стоило согласиться, стоило смириться старику, и жить больше было бы незачем, и словно бы сам он исчезал, растворялся. Но сколько ни упорствуй, а проходят недели, месяцы, и начинаешь постепенно верить в то, во что не хотел бы верить. На второй день после окончания войны старик понял: Батырджан умер, не вернётся, нет его – вот беспощадная правда. И, в конце концов, с ней поневоле должен был примириться Лукман. Примирился – и сразу почувствовал себя отрешённым от мира.
…Вот и всё. Надо идти в дом. Солнце стало клониться к горизонту, и дом бросил на старика свою тень. Сегодня, видно, и Ахметвали не придёт. В колхозе горячая пора. В такой погожий день все покидают деревню: кто – в поле, кто – на гумне, кто – в дороге. Широкая улица пустынна, тиха. А там, где поворот реки, пониже деревни, кружась, поднимаются в небо клубы сизой пыли. Взлетают высоко-высоко жёлтые соломинки. Там самый большой ток. Вот уже неделю день и ночь работает мощная молотилка. Сквозь монотонный шум воды у запруды временами слышно, как надрывается машина.
Да, после такой тяжёлой потери старик