Пахан сказал, конечно, что он меня любил. На деле же Фердинанд никого не признавал, даже Пахана… Даром что он образованный, университет закончил, кандидат наук. В могиле они все равны: и с дипломом, и без. А мы пока что будем Регину любить…
В одном из окон показалась тень. Шуруп достал бинокль. Кто-то в цветастом платке смотрел на дорогу. Фигура стояла долго. Мать, ожидающая сына, пробудила в душе Шурупа злобу. Его охватила дрожь. «Богатых матери ждут. А меня мать бросила. Наверное, ублажает сейчас своего мужа».
И вот он уже ненавидит не только эту старушку, но и всех матерей, вместе взятых. Гнев его выплёскивается через край. «Ничего, скоро со всклокоченными волосами будешь рыдать над телом сына. Хватит, пожила, как сыр в масле каталась, будет».
Он был доволен своим состоянием. Страдания близких и родственников покойного ему доставляли несравненно большее удовольствие, чем холодное тело самого покойного.
Понятно, когда умирает больной человек. Даже осознавая приближающуюся кончину, родственники продолжают утешать, обнадёживать его, сами находят в этом утешение. От судьбы не уйдёшь. Бессмертных нет.
Ненависть к Мансуру, живущему с матерью, всё возрастала. Хотелось отомстить.
За эти две недели Шуруп многое узнал о своей жертве. Оказалось, что по понедельникам Мансур выходил ровно в 8.30. По-видимому, у них бывает планёрка. Стало быть, и надо запланировать на этот день, в остальные дни не маячить. Вот и собачка, выбегавшая по нужде уже дважды, принималась его облаивать. Во взгляде хозяйки собачки Шуруп особого тепла не заметил. Не надо бы тянуть…
В понедельник в 8.25 у подъезда сталинки остановились зелёные «Жигули». Из машины вышел широкоплечий, среднего роста коротконогий милиционер и прошёл в подъезд. Остановился, не доходя до площадки первого этажа, снял фуражку и стал рассматривать кокарду. Сверху спускалась старуха с маленькой собачкой. Собачка обнюхала милиционера, но лаять не стала.
Стояла тишина, минута которой равнялась вечности. Наконец, на третьем этаже открылась дверь, послышался разговор. На площадке второго этажа появился красивый мужчина в синем шевиотовом костюме. Он напоминал коммерсанта или, по крайней мере, аршин малчи из какого-нибудь турецкого или азербайджанского фильма. На ногах были остроносые лаковые туфли. Он был здесь хозяином.
Он равнодушно посмотрел на милиционера. Удивиться он не успел. Раздался выстрел. Огромное тело будто споткнулось, но не упало, руки судорожно вцепились в перила. Вторая пуля вошла в живот. А пистолет нырнул в карман галифе.
Дожидаться, пока тело рухнет, не было сил. Он опрометью бросился из подъезда. А что, если машины нет, а неубитый стодвадцатикилограммовый Мансур выйдет следом? Шурупа сковал страх. Бросило в дрожь. Машина стояла на месте. Но он всё равно был страшно на кого-то за что-то зол. Было дикое желание взвыть и избить кого-нибудь.
Водитель Ринат понял по болтающимся, как плети, рукам Шурупа, что дело сделано. Скрип шин, визг собаки – всё осталось позади.
Саит подъехал сегодня к дому Ахмадиши-бабая раньше, чем обычно. Вылезая из «Волги», бросил