Ради работы и той сложившейся размеренной трудовой жизни на острове он был готов отказаться почти от всего, кроме встреч с детьми. Хадсон верил, что на острове ему удалось обрести нечто непреходящее, что будет всегда удерживать его здесь. Теперь, когда он тосковал по Парижу, то не мчался туда, а просто вспоминал. Это относилось и к остальной Европе, а также к некоторым местам в Азии и Африке.
Он вспоминал слова Ренуара, когда тому сообщили, что Гоген уехал на Таити, чтобы рисовать: «Зачем тратить кучу денег и ехать на край света, когда так хорошо рисуется здесь, в Батильоне?» По-французски это звучало лучше: «quand on peint si bien aux Batignolles», и Томас Хадсон думал об острове как о своем quartier[2]. Здесь он жил постоянно, знал всех соседей и работал так же усердно, как в Париже, когда Том-младший был еще малышом.
Иногда он покидал остров, чтобы порыбачить у берегов Кубы или съездить осенью в горы. А свое ранчо в Монтане он сдал в аренду, ведь лучше всего там было летом или осенью, а к осени мальчики теперь возвращались в школу.
Время от времени ему приходилось ездить в Нью-Йорк, чтобы повидаться со своим агентом. Но теперь агент все чаще сам приезжал к нему и увозил на север картины. Как художник, Хадсон приобрел широкую известность и в Европе, и на родине. Кроме того, он получал регулярный доход от нефтеносного участка на земле, которая в прошлом принадлежала его деду. В те годы там было пастбище, но при его продаже было оговорено, что право эксплуатации недр сохраняется за прежним владельцем. Половина от нефтяных поступлений уходила на алименты, а оставшиеся деньги давали возможность не думать о хлебе насущном и рисовать так, как ему хотелось, не испытывая коммерческого давления. Он мог также жить где пожелает и путешествовать, куда душе угодно.
Он был удачлив во всем, кроме семейной жизни, хотя за удачей никогда не гонялся. Работа и дети – вот то, чем он дорожил, и еще он продолжал любить ту первую женщину, в которую когда-то влюбился. С тех пор он был влюблен еще не раз, некоторые женщины даже гостили на острове. У него была потребность видеть женщин, и каждый раз какое-то время он наслаждался их обществом. Но как бы сильно они ни нравились ему, при их отъезде он всегда испытывал облегчение. За последние годы он приучил себя не ссориться с женщинами и не жениться на них. Научиться этому оказалось не легче, чем упорядочить жизнь и приучить себя к упорному и организованному труду. Но ему удалось и то и другое, и, как он надеялся, теперь навсегда. Рисовать он научился давно и верил, что наращивает мастерство с каждым годом. Но вот осесть на одном месте и приучить себя к порядку оказалось самым трудным – раньше ему недоставало дисциплины. Безответственным он никогда не был, но расхлябанности, эгоцентризма и жесткости в нем хватало. Теперь это открылось – и не только потому, что многие женщины говорили ему об этом раньше, нет, он сам к этому пришел. Хадсон принял решение, что отныне он будет эгоцентричен только в творчестве, будет жестко судить только свою работу, будет дисциплинировать